Моя любимая свекровь - Салли Хэпворс

В библиотеке я наблюдаю, как он открывает фотоальбом, перелистывает несколько страниц и кладет его обратно, не глядя.

– Знаешь, нам не обязательно делать все это сегодня.

– Когда-нибудь мы должны это сделать, – говорит он. – Так почему не сейчас.

Я беру его за руку, веду к дивану и сажусь рядом.

– Олли. Поговори со мной.

Он закрывает глаза, потирая лоб большим и указательным пальцами.

– Так дом на меня действует… странно находиться тут без нее, правда? Не могу поверить, что ее больше нет.

– Я тоже не могу.

Он открывает глаза и смотрит прямо перед собой.

– У меня нет родителей. В сорок пять это не должно бы меня пугать, но мне страшно. И к тому же сестра знать меня не желает. – Он моргает несколько раз, словно обдумывая услышанное. – Ты все, что у меня есть, Люси. Ты и дети.

– Мы никуда не денемся, – говорю я ему.

Он смотрит на меня. И медленно кивает.

Я пытаюсь вообразить, какой будет наша жизнь сейчас, наша новая жизнь, теперь, когда мы разорены. Мне нужно найти работу. Старшим детям придется ходить после школы на продленку, а Эди – в ясли. Все будет по-другому, это точно. Но мы никуда не денемся.

Олли смотрит на меня.

– В последнее время ты выглядишь иначе. Твоя одежда не такая… безумная.

Я смотрю на свои черные джинсы, серую футболку и балетки без украшений. По переду рубашки ослепительными пайетками вышита Эйфелева башня, но, по моим меркам, это относительно простой наряд. У меня даже нет никаких аксессуаров для волос или украшений. Единственное украшение, которое я ношу, – это ожерелье, которое мне оставила Диана.

– Мой стиль… эволюционирует, – признаю я.

Олли улыбается.

– Такое мама могла бы надеть.

Я улыбаюсь в ответ. Я не говорю ему, что у Дианы не было джинсов и она перевернулась бы в гробу, если бы услышала, что кто-то предложил ей надеть рубашку или футболку с пайетками. Его замечание, мол, в последнее время я предпочитаю более простые, более практичные наряды, вполне обоснованно. Как ни странно, Диана могла сыграть в этом свою роль.

Мы осматриваем еще несколько предметов, а потом решаем, что на сегодня хватит. Уже садясь в машину, я слышу хруст гравия на подъездной дорожке.

– Люси! Олли!

Мы разом поворачиваемся и видим, что к нам направляются Ахмед и Джонс. Я тут же перехожу в «режим повышенной готовности».

– Привет, – неуверенно говорю я.

Они приближаются. И они не одни. Рядом с Ахмедом – женщина в тренировочном костюме, и вид у нее далеко не дружелюбный. Она решительно останавливается в нескольких метрах от нас.

– Это был он, – тихо говорит она Ахмеду. – Определенно он.

Ахмед остается рядом с женщиной, а Джонс проходит еще несколько шагов к нам.

– Что-то случилось? – спрашивает Олли.

– Мы только что снова опрашивали соседей, – говорит Джонс. – Пытались выяснить, кто последним видел вашу мать перед смертью.

Она оглядывается через плечо на женщину в спортивном костюме, на женщину, которая смотрит на Олли, но не в лицо, как будто боится встретиться с ним взглядом. Как будто нервничает при виде Олли.

– Это был он, – повторяет женщина уже громче.

– О ком вы говорите? – спрашиваю ее я.

– Я живу через дорогу, – отвечает она. Мне она в лицо смотреть вполне готова. – Я собиралась на пробежку… ну… на прошлой неделе, в тот же день, когда убили Диану, и видела, как он, – она тычет пальцем в Олли, – проходил в ворота.

– Вы были здесь, Олли? – спрашивает Джонс. – В тот день, когда убили вашу мать?

Олли озадаченно качает головой:

– Нет.

– Да были же. Это были вы. На вас были темно-синие брюки и клетчатая рубашка. – Тут женщина старательно кивает, словно убеждает в этом саму себя. – Синяя с белым!

– Вы, наверное, его с кем-то перепутали, – говорю я. – Или, может быть, вы видели Олли в другой день?

И то и другое – вполне разумные объяснения. Кроме того, внешность у Олли не слишком приметная. Высокий, среднего телосложения, каштановые волосы. Было бы легко отмахнуться от утверждений соседки, и именно так я и делаю. Пока в голове у меня не вспыхивает некая картинка… Олли возвращается с работы в день смерти Дианы.

На нем темно-синие брюки и сине-белая клетчатая рубашка.

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

– Шшш, – шепчу я детям, когда мы входим в дом Дианы и Тома.

Конечно, мои увещевания впустую. Невозможно заглушить шум детских подошв по мрамору, Арчи с Харриет несутся по комнате, звуки от кроссовок – как шлепки.

Теперь мы сами открываем себе дверь. У меня такое чувство, что Диана от этого не в восторге, но сейчас ее занимают практические дела, ведь она круглосуточно заботится о Томе, а то и дело открывать дверь – решительно непрактично.

Следуя за детьми, я качу коляску с малышкой Эди через весь первый этаж. С тех пор как Том прикован к креслу-каталке, вся жизнь в доме сместилась на первый этаж. Вообще говоря, мне так больше нравится. Когда тут внизу стало больше мебели, дом кажется заполненным, в нем возникает ощущение уюта, которого ему не хватало раньше. Кроме того, до всего теперь ближе. Если позвать кого-то, он тебя услышит.

– Это мы, – говорю я, когда мы входим в заднюю комнату.

Кресло Тома – у стола. Сидя рядом с ним, Диана вслух читает газету, но останавливается, чтобы обнять Арчи и Харриет, которые бросаются к ней в полном самозабвении.

– Обнимите дедушку, – приказывает она.

Они неуверенно смотрят на нее, и она кивает, мол: «Ну же!» Теперь они его немного боятся. Его руки скрючены, голова опущена. Его трудно понять, но он полон решимости продолжать говорить. Я думаю, это замечательно, но детей это раздражает, они теряют терпение или, что еще хуже, говорят что-то грубое.

«Дедушка плюется», – может ляпнуть Харриет. Или: «А что у дедушки не так с головой?»

– Дедушка тебя слышит, – говорю я фальшиво-веселым голосом.

Но, в отличие от меня, Диана не собирается ничего затушевывать. Пару недель назад она попросила Арчи и Харриет представить себе, каково это, когда хочешь что-то сказать, а тебя никто не слушает. Через несколько минут Арчи пришел ко мне и сказал, что всегда будет слушать дедушку, и, к его чести, с тех пор он очень терпелив. Харриет не проявила такого сочувствия, заявив, что не понимает, почему бы ему просто не смотреть телевизор, зачем трудиться с кем-то разговаривать. Я колеблюсь между пониманием того, что она всего лишь ребенок, и чувством ответственности за то, что однажды Харриет окажется в большим мире и будет навязывать свое мнение любому, кто будет слушать.