Мстители двенадцатого года - Валерий Гусев

Волох, едва схлынула вода, подбежал к амбару, скользя по мокрой земле, сбил замок прикладом карабина и распахнул одну створку ворот. Изнутри дохнуло тяжелым смрадом: нечистотами, загнившими ранами, запекшейся кровью, потом и грязью немытых тел.

— Выходи, братцы! — закричал он во внутренний сумрак. — Помогай нам супостата добить.

Стрельба меж тем заглохла. Из приоткрытой двери настороженно высунулся сабельный клинок с белым платком на кончике.

— Выходи! — крикнул Алексей. — Без оружия.

Вышел опасливо нижний офицер, кинул ко лбу два грязных пальца.

— Предлагаю сложить оружие и сдаться в плен. — Алексей брезгливо осмотрел его — замызганный и заляпанный мокрый мундир, клочковатая и неопрятная борода.

— С кем имею честь? — Видимо, опасался соотечественников, отряженных для отлова дезертиров.

— Русские солдаты.

Француз немного помедлил.

— Мы сдаемся.

— Выходить по одному. Оружие складывать в доме.

Еще раз отдав честь, унтер-офицер скрылся за дверью. После минуты тишины в доме загомонили, застучали брошенные в пол ружья, стали выходить по одному. Грязные, оборванные, щурились на солнце, сбивались в кучу, тревожно переговариваясь и со страхом поглядывая на окруживших их русских солдат.

— Постройте своих людей, — приказал унтеру Алексей, — и отведите в амбар.

Кое-как, не соблюдая ранжира, выстроились, потянулись к амбару. Навстречу им тянулся «отряд» Волоха. Почти все шли на своих ногах, одного несли на шинели, а нескольких вели, просто поддерживая с двух боков. Когда разминались, кое-кто из русских, сердца не сдержав, наградил ближайших французов затрещинами, а кто и пинком.

Подоспел обоз под командой Александрова. Погрузили трофейное оружие, перевязали и усадили в телеги раненых. Для охраны пленных оставили двоих солдат. Тронулись обратной дорогой.

В лагере Алексей, отдав необходимые команды, захватив с собой несколько человек, поскакал «смотреть» немца-маркитанта.

Возле березового колка, клином вошедшего в брошенную пашню, увидели двуконную фуру. К задку ее привязана неоседланная, но — сразу видно — верховая лошадь. В сторонке стояла двуколка с железным кузовом и закопченной трубой — полевая пекарня.

Хозяин фуры — рыхлый немец в мундире без эполет и пуговиц, перехваченный по брюху офицерским шарфом, поспешно спустился с передка по приставной лесенке, дружелюбно улыбаясь и кланяясь, пошел навстречу.

— Бонжур, мсье, — умышленно сказал Алексей.

— Пусть господа не затрудняются — я говорю по-русски. Что вам угодно?

— Им угодно, — сказал Волох, — седла посмотреть. Показывай, — а сам спешился и — будто от нечего делать — подошел к лошади у задка, стал ее осматривать, словно прицениваясь.

— Седел у меня всего два осталось, — как бы извиняясь, поспешил хозяин. — Да и те простые, не для господ офицеров. Извольте взглянуть. — Он ловко раздернул брезент, поднялся внутрь, покопался, показал одно седло, отложил, поднял на руки другое.

Подошел Буслай, подержал седло, покачивая, будто взвесил:

— Тяжеловато. Да и не новое.

— Тяжеловато, не спорю. А что не ново, корнет, так это еще не беда. Старое бывает удобнее — обмятое, притертое.

Буслаев засмеялся:

— Смотря кем обмято.

Они говорили по-французски. Алексей исподволь наблюдал немца. И не ошибся: заметными оказались искорки в глазах на равнодушном, якобы не понимающем лице. Знал немец французский, знал. Да и немец ли? По-русски говорил правильно, но не совсем чисто, с чуть заметным акцентом.

— Что у тебя еще есть?

Товар был хороший: мука, крупа, соль-сахар, сало, даже каменно твердые пряники. Иголки с нитками, топоры, кремни для пистолетов и ружей.

— И не боязно с таким-то товаром по военным дорогам? — спросил Буслаев. — Француз ведь тебе платить не станет. И мерси не скажет.

— До француза, господин офицер, я не касаюсь. Держусь возле русского солдата.

— А почему не с армией? Зачем к нам пристал?

Немец добродушно и широко развел руки.

— Возле армии своих коммерсантов хватает.

Подошел Волох, шепнул Алексею в ухо:

— Уздечка на той лошади совсем не нашей работы. Смекай, Алексей Петрович.

Раздвинув тонкостволые березки, из лесочка вышел богатырь с глупым лицом, подтягивая штаны, валко подошел к фуре.

— Кто таков? — спросил Алексей немца.

— Сын. Убогой. Немтырь.

— Да еще и глухой?

— Беда, господин офицер. Не говорит и не слышит с мальства. Но понятливый.

Это Алексей заметил. Парень, по-всему, прекрасно понимал их разговор.

— Немой, — вставил свое слово Буслаев, — не очень большая беда. Не проговорится, глупого слова не скажет. Глухому хуже: не услышит «Стой! Кто идет?» и на штык напорется.

Немец угодливо рассмеялся. Алексей незаметно подмигнул Волоху и указал глазами на пистолет. Тот не стал спешить, но деловито спросил хозяина:

— А вино-то у тебя есть? Господам офицерам пить хочется.

— Простите со всем великодушием, — опять широко развел руки, выпятив живот, — кончилось вино. Могу предложить по стакану воды.

— Воды мы и дома напьемся. — И Волох, словно потеряв интерес к разговору, отошел, стал бесцельно шагать кругами, пиная носком сапога кротовые кучки.

Зайдя за спину богатыря, неожиданно выдернул пистолет и выстрелил в воздух. Немец вздрогнул и заморгал, а глухой немтырь подпрыгнул так, будто его шилом ткнули.

— Вяжите их! — приказал Алексей соскучившимся гусарам.

Немой богатырь взревел, нагнулся было схватить лежащий под ногами сук, но Волох ударил его коленом в лицо, рубанул кулаком по склонившейся шее.

— Господа, господа! — залепетал в голос немец. — Это недоразумение! Я имею разрешение от вашего командования! Мне обещали орден!

— Будет тебе орден, — зло бормотал Ефрем, стягивая ему руки. — Анна на шее. В самый раз придется: Наполевону своему на том свете похвалишься. — И он продолжал яростно обматывать кисти, а потом и все обильное тулово шпиона.

— Да куда мотаешь? — осерчал, не вытерпев, Волох. — Обрежь!

— Как же! Жалко: длинная веревка получше короткой. А ну как повесить не хватит.

Схваченных забросили в фуру. Волох, ранее других забравшись туда и по углам пошарив, вытащил на свет едва не двухведерный бочонок.

— А врал супостат, что вина не держит! За одно за это повесить надо.

Волох выбрался наружу, выдернул затычку и, запрокинув голову, поднял над ней бочонок. Фыркнул, зло сплюнул: