Запретная механика любви - Лариса Петровичева

— Люди. Кто там был?

— Там не люди, милая, не бойся, — охотно сообщил немолодой господин в дорогом пальто с пушистым меховым воротником. — Там только арниэли были. Их служба. Святой отец, по счастью, спасся.

— Через боковую дверь выбежал, — поддакнула побирушка. Грязная рука с обломанными ногтями по-прежнему сжимала стаканчик для подаяния, словно он прирос к пальцам.

Анна обмякла на утоптанном снегу, вырвавшись из руки Дерека, и зарыдала — громко, истошно, пытаясь выплеснуть из себя ту нестерпимую боль, которая разрывала грудь, не давая дышать. Арниэли. Почти все, которые жили в столице — если не все. Живые существа, которых создавал ее отец — Анна знала в лицо каждого из них. Джейкоб, Генри, Алиса, Гудмунд, Хелена, Марта — бесчисленные имена, карие, голубые и зеленые глаза, характеры и души, все это сейчас умерло, все превратилось в ничто, и этого уже было не исправить.

Арниэли умерли. Весь мир Анны сейчас горел, превращаясь в пустоту, и она горела вместе с ним.

Все, кто был ей дорог, умерли. Ей больше незачем было жить.

— Помогите! Девушке плохо!

Дерек умудрился поднять Анну на ноги, и чья-то рука торопливо поднесла флакон — отвратительная вонь нюхательной соли ударила в голову, и Анна увидела идеальные очертания старинных башен собора на фоне огня. Ее снова повело в сторону, в спасительную тьму обморока, и Анна услышала голос Дерека:

— Как это случилось?

— Да кто бы знал! — охотно ответил кто-то из зевак. — Но полыхнуло знатно, словно Господь молнию бросил.

— Так им и надо, — поддакнули в стороне. — Уж больно нагло стали держаться, словно они нам ровня.

Дерек стиснул руку Анны, словно советовал не вмешиваться, но у нее не было сил на крики и споры. В ушах поселился звон, и сразу же тоскливо заговорил Элистан в правой башне — загудел, застонал, оплакивая свой храм. Каменная горгулья будто бы дрогнула на фоне пламени, словно хотела расправить крылья и улететь. Никто не спасся. Все арниэли, которых знала Анна, превратились в груду пепла. Потом, когда пожар закончится, сюда придут следователи и извлекут из черноты и грязи изуродованные комочки артефактов. Золото и серебро не должно пропадать — оно имеет цену в отличие от живых существ…

Анна едва не рассмеялась и подумала, что сходит с ума. Арниэли умерли. Собор умирал.

Это было нестерпимо. Это было такое бесконечное, неутешное горе, которого Анна не могла и представить, не то что вынести.

Все это время она надеялась, мечтала и надеялась. На то, что Дерек отпустит ее и Джона, на то, что Эвгар все-таки придет к договору с арниэлями, на то, что люди и создания ее отца все же сумеют жить в общем мире. И теперь надежды иссякли, испарились, улетели к небу в клубах дыма и лепестках пламени — остались только тьма и пустота, только смерть. Анне казалось, что она никогда не сможет уйти с площади и забыть то, что сейчас дрожало перед глазами.

Толпу вдруг стало теснить в сторону — откуда-то набежали полицейские, расчищая кому-то дорогу. Дерек еще сильнее сжал руку Анны, оттаскивая за собой, и она мысленно поблагодарила его за то, что все это время он просто был рядом и ничего не говорил. Впереди замелькали мундиры и погоны, и Анна вдруг увидела человека, портреты которого висели во всех учреждениях Хаомы.

Король Пауль пришел посмотреть на гибель собора. Явился оценить выполнение своего приказа — при всех гадких ужасах своей природы, Эвгар никогда не поджег бы храм без высочайшего соизволения, Анна была в этом уверена. Пауль остановился, зачарованный зрелищем, снял шляпу — Анна видела лысеющую голову короля, напряженное и взволнованное лицо; Пауль обернулся к кому-то, и Анна услышала:

— Как же горит…

Король был потрясен. Он позволил поджечь собор святой Марфы, и смерть храма задела его до глубины души, если у владыки, конечно, была душа. Анна вдруг почувствовала на себе чужой пристальный взгляд и только теперь поняла, что рядом с Паулем стоит принц Эвгар.

Его высочество выглядел так, как и полагается: сдержанным, очень строгим, скорбящим. Радость от гибели арниэлей — а Анна ощущала ее, когда смотрела на Эвгара — была спрятана очень глубоко, так, чтобы никто не увидел. Но когда принц останется один, без свидетелей, то будет петь и плясать и откроет бутылку с южным шипучим, и вызовет самых лучших столичных куртизанок.

Эвгар увидел, что Анна смотрит на него, и позволил себе улыбнуться — легко, едва уловимо. Видишь, что бывает, когда сопротивляешься, словно бы говорила эта улыбка. Всегда побеждает тот, у кого власть — и тот, кто может эту власть показать. И даже не сомневайся: никто из уцелевших арниэлей, никто из их помощников и друзей среди людей не осмелится поднять голову и отомстить нам. Потому что если мы уничтожили одну из хаомийских жемчужин, и не испытали ни стыда, ни сомнений, ни боли, то с людьми тем более не станем церемониться. И посмотри по сторонам — народ скорбит об утрате, но есть и те, кто искренне рад тому, что арниэли стали пылью, тем, чем и должны быть.

Эвгар отвернулся, с подчеркнутой скорбью ответил на вопрос какого-то из господ в мундирах, и мысленный поток оборвался.

Анна всхлипнула и без чувств обмякла на руках Дерека.

* * *

— Вы останетесь, милорд?

Напыщенный дворецкий Анны смотрел на Дерека с нескрываемым испугом — он был из той породы людей, которые обладают чутьем полицейской собаки, и с первой встречи прекрасно понял, что нужно подчиняться, не вызывать неприязни и не совать нос, куда не следует.

Желает жених ночевать в доме своей невесты вопреки всем традициям — ну и хорошо.

— Да, я останусь, — Дерек вспомнил мертвенно-бледное лицо Анны, которую только что унесли в ее спальню: уехать сейчас было бы равносильно предательству, а предателем он никогда не был. Дворецкий понимающе кивнул.

— Да, милорд. Я прикажу подготовить для вас гостевую спальню. Есть ли какие-то распоряжения по поводу ужина?

Прекрасно, в нем видели будущего хозяина этого дома и держались соответствующе. Дерек мысленно усмехнулся. Он слишком себя ценил для того, чтобы всю оставшуюся жизнь соперничать с тенью идеального Джона и никогда не победить.

— То же, что и всегда, — ответил Дерек и, отпустив дворецкого, поднялся в спальню Анны.

Девушка не спала — лежала на кровати поверх покрывала, не переодевшись в домашнее платье. Ее взгляд был темен и тускл, она переживала потерю тех, кого любила, и Дерек не знал, как ей помочь. Никакие его слова, даже самые искренние и проникновенные, не заставили бы ее раны затянуться. Не исцелили и не помогли.

Он присел на край кровати и сказал:

— Гиневра В-тридцать жива. Я велел хозяину не выпускать ее из дома.

Тусклые глаза Анны прояснились.

— Когда это вы успели познакомиться? — прошелестел ее голос, и в нем сейчас не было глухой пустоты смерти.

— Утром видел ее в парке с воспитанником. Письмоводитель горного департамента к ней приставал, я заступился.