Оставаясь в меньшинстве - Леонид Борисович Невзлин

В отличие от Советского Союза здесь разрешена частная собственность, но по-настоящему право распоряжаться этой собственностью находится у государства. Все, от мелких предпринимателей до крупного бизнеса, понимают, что владеют своим имуществом и активами лишь настолько, насколько это позволяет государство, а точнее — президент и его приближенные.

Коррупция не просто пронизывает все слои общества — она встроена в государственную систему, является образующим и структурирующим элементом.

В России, казалось бы, по-прежнему в наличии демократические институты и институты управления государством. Но все они — от Думы и до Верховного суда — являются лишь симулякрами, маскирующими мафиозную и авторитарную суть сложившегося режима.

Монополия на власть позволяет проводить и принимать любые законы в интересах правящей группы. Конституция тоже не является неприкосновенной. Те свободы, за которые боролись в конце 80-х годов: слова, собраний, средств массовой информации, — вновь вне правового поля.

Россия с каждым годом становится все более автократическим и тоталитарным государством. Жесткое преследование грозит не только за оппозиционную деятельность, но и за инакомыслие вообще, любое проявление независимого мнения становится связано с рисками. Принятый в России закон о контроле за просветительской деятельностью находится за пределами здравого смысла. Уничтожаются даже последние оазисы свободы слова.

Говорить о социальной справедливости бессмысленно. В России один из самых больших в мире разрывов в доходах между бедными и богатыми и постоянно растет число людей, живущих за чертой бедности. А в эпоху коронавируса государство вновь продемонстрировало, что оно само по себе, а народ сам по себе. Единственная доступная в России форма свободы — это свобода выживать своими силами.

Россия, которая в 90-х годах стремилась вступать в различные международные союзы и организации, как, например, МВФ и ВТО, в XXI веке одновременно проводит политику самоизоляции и активно вмешивается в дела соседних государств, даже путем военной интервенции. Среди «друзей России» — наиболее одиозные диктаторские режимы. Если в конце 80-х годов на Западе самыми популярными русскими словами были «Горбачев» и «перестройка», то сейчас это «Путин» и «Новичок».

Образ новой России — агрессивной, самовлюбленной, поучающей и вещающей на полублатном языке — формируется и поддерживается мощным пропагандистским аппаратом, содержание которого обходится в миллиарды рублей. Конечно, пропаганда играла огромную роль и в Советском Союзе. Но в годы моей юности к ней относились, скорее, как к какому-то обряду, словесному ритуалу, привычному фону, который старались не замечать.

Любая пропаганда направлена на то, чтобы воспитывать лояльность и приверженность определенным идеям. Тоталитарное государство, каким был СССР, подчиняет все стороны жизни граждан конкретной идеологии. Но современная российская пропаганда, в отличие от советской, не стремится формировать идентификацию «советского человека, вооруженного марксистско-ленинской идеологией и верящего в идеалы коммунизма».

Конечно, в писаниях провластных интеллектуалов легко проследить и влияние эмигрантского философа Ивана Ильина[116], и теории немецкого политолога Карла Шмитта[117], члена НСДАП с 1933 года. Но нельзя сказать, что в России Владимира Путина исповедуется какая-то последовательная идеология. Дело в том, что в мафиозном государстве идеология не основа, а лишь один из инструментов, позволяющих правящей группе добиваться своих целей, главные из которых — непрерывное обогащение и сохранение власти. В качестве «идеологии» используется эклектичный набор представлений, образов и мифов. В результате в сознании обывателя бесконфликтно уживаются Мавзолей Ленина и храм Христа Спасителя, царь-батюшка и Сталин, Колчак[118] и Чапаев[119]. Такой обыватель не будет удивляться тому, что вчерашние друзья сегодня объявляются врагами. Мы видим синтез коллективистской идеологии времен СССР, объявляющей примат государства над личностью, и общинно-патриархальных взглядов, воспитывающих послушание авторитарной власти во всех ее проявлениях. А вот либеральные представления, предполагающие свободу и независимость личности как высшую ценность, признаются не только чуждыми, но и опасными. Объект новой российской пропаганды имеет мало поводов для гордости в своей повседневной жизни. Но телевизор ему внушает, что он должен испытывать внутреннее превосходство над чужаками, гордиться своим президентом, верить, что Россия встает с колен, а враждебный окружающий мир погряз в грехах и ненавидит его страну как последнюю цитадель духовности. В принципе, это современная модификация сталинского «советского человека», гордящегося подвигами предков, презирающего все чуждое и иностранное и осознающего свою ничтожность по сравнению с мощью государства. Разница разве что в том, что в советскую эпоху существовал некий идеал светлого будущего, а современных пропагандистов гораздо более волнует прошлое.

И здесь нельзя не задать вопрос: как это случилось? Почему мы дошли до жизни такой?

В попытке объяснить, почему Россия после периода свободы и демократии снова съехала на авторитарные рельсы, политологи любят рассуждать о цикличности истории этой страны. О том, что она развивается по синусоиде, что периоды либерализма сменяются периодом реакции и отката. Александр II Освободитель приходит на смену Николаю I Палкину, а после сталинского правления наступает хрущевская оттепель. И наоборот. Сейчас, говорят они, мы наблюдаем путинский реакционный откат после свободной и либеральной эпохи Ельцина, что вполне укладывается в парадигму российской истории.

Но нет необходимости проводить параллели между путинской и царской Россией. Большевистский переворот 1917 года радикально прервал развитие России, он уничтожил старый уклад, правящие классы, крестьянство. С того, что в СССР называли Великой Октябрьской социалистической революцией, начинается в России не новая царская династия, а эпоха генеральных секретарей. И по большому счету эта эпоха не закончилась, а продолжается до сих пор. Безусловно, гениальным архитектором нового порядка был первый генеральный секретарь — И. В. Сталин, который не просто заложил фундамент, но тщательно выстроил матрицу этого режима, продолжающего жить и после его смерти. В дальнейшем режим генсеков проходил различные модификации, но не менял своей авторитарной сущности.

Тогда, в далеком 1991 году, нам казалось, что мы вершим революцию, что Россия возвращается к своему естественному пути, что мы видим «Россию, которую мы потеряли». Мы смотрели на происходящее через призму стереотипов и кинематографических образов. В 1917-м был Ленин на броневике, ау нас — Ельцин на танке. Тогда — штурм Зимнего дворца, а сегодня — защита Белого дома. Нас учили, что если поменять «базис», то изменится и «надстройка». То есть если разрешить частную собственность, как в Англии, Франции и США, то автоматически появится и останется с нами навсегда разделение властей, независимость судей, свободная пресса и т. д. Наступившее вскоре изобилие промышленных и продовольственных товаров стало наглядным доказательством такого «революционного» преобразования.

Но сейчас, оглядываясь назад и анализируя прошлое, я понимаю, что это была не революция, а просто кардинальные изменения номенклатурной системы генсеков, которая очень ловко приспосабливалась к новым условиям и мимикрировала под видом