Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье

– Передайте полковнику, профессор, что я признаю себя побежденным, – сказал он. – Но если вы сумеете втолковать ему в голову следующую мысль, – в чем я, однако, сильно сомневаюсь, – то скажите почтенному Тицоку, что наша босоногая армия, разряженная в эти коротенькие ночные сорочки, по-моему, будет походить на путешественников, выскочивших в полночь из гостиницы, где случился пожар. Для полноты иллюзии не мешало бы снабдить наше войско двумя паровыми пожарными помпами и отрядом полицейских; право, это будет самая забавная, уморительная армия, какую только видел свет вне стен приюта умалишенных! Вместо того чтобы сражаться в ее рядах, я охотно увез бы всю эту орду в Штаты, чтобы показывать ее перед публикой. Есть у меня один знакомый: Бенито Николос, славный малый и мастер устраивать балаганные представления. Я непременно обратился бы к нему, и мы назвали бы это зрелище «Войной ацтеков на подмостках цирка». Уверяю вас, что в наши карманы посыпалось бы столько долларов, что мы не успевали бы их считать. Помните, как еще в Морелии я собирался устроить балаган, чтобы показывать Пабло с его ослом?

Но тут Янг вдруг прервался и несколько хрипло прибавил:

– Теперь об этом нечего и думать, пожалуй, от того и от другого не осталось даже праха. Нет, что я говорю? Лучше остаться здесь и принять участие в войне; я даже согласен сложить не сегодня-завтра свою голову, только бы хорошенько насолить старому черту, который убил нашего мальчика. Ведь славный был он парень, не так ли, профессор?.. Фу ты, дьявольщина какая! Проклятая пыль попала мне в глаза!

И с этим восклицанием, вырвавшимся у него ни к селу, ни к городу, – потому что в воздухе не было ни малейшей пыли – Янг внезапно оборвал речь и отошел в сторону.

Это был единственный раз, когда мы заговорили о Пабло, находясь в Гуитцилане, потому что всякое напоминание о пропавшем мальчике только сильнее растравляло нашу тоску о нем. Я положительно сходил с ума от горя при мысли, что эта молодая жизнь погибла из-за меня. В недобрый час соединил я судьбу Пабло с моей и довел его до безвременной смерти от руки жестоких палачей! Мне также хотелось драться, чтобы отомстить за эту невинную жертву, и я был готов поплатиться собственной жизнью, только бы достичь своей цели. Вообще, как я, так и мои товарищи, исключая фра-Антонио, который считал войну делом греховным и жестоким, нетерпеливо ждали начала военных действий и рвались в битву с врагом. Нас радовала лихорадочная поспешность, с которой предводители мятежа готовились к предстоящей кампании. Их усилия не пропадали даром: с каждым днем беспорядочная масса завербованных инсургентов дисциплинировалась и обещала в скором времени образовать порядочное войско. В самом деле, можно было дивиться тому, как быстро преуспевали дикари в военном искусстве; впрочем, это обусловливалось их врожденными воинственными инстинктами. Мы не сомневались более, что народ, восставший против тирании верховного жреца, сумеет постоять за себя в решительную минуту.

Во все время наших приготовлений к войне мы не получали точных известий о силе врага, однако до нас доходили неясные слухи, что защитники столицы готовятся к энергичному отпору. Между тем из наших полков убывало ежедневно по нескольку перебежчиков – людей, остававшихся верными старому режиму, и таким образом верховный жрец отлично знал, что делается в нашем лагере. Члены совета не принимали никаких мер против этого дезертирства, потому что наши планы были выработаны так основательно, а военные силы до того значительно возрастали, что нам было выгодно обнаружить перед неприятелем истинное положение дел. В особенности мы рассчитывали, что сведения о нас, проникавшие в Кулхуакан, могли склонить на нашу сторону многих жителей столицы или, по крайней мере, нагнать на них страх, который бы разжег дух возмущения в неприятельском войске. План кампании, принятый советом, поразил меня своей крайней предусмотрительностью. Наши предводители решили не нападать на город – атака таких неприступных укреплений без помощи артиллерии действительно была немыслима, – но выждать, пока неприятель сам откроет наступательные действия, и затем встретиться с ним на выгодной позиции. План этот во всех отношениях клонился в нашу пользу, нам было выгоднее как можно дольше избегать открытой битвы, которой предстояло решить судьбу восстания. Каждый день отсрочки являлся существенным выигрышем для нас, давая время нашим командующим хорошенько обучить свою армию и упрочить внутреннее управление. Доверие к новому правительству так же очевидно возрастало среди жителей долины. Между тем для неприятеля всякая отсрочка была пагубной: она больше подрывала преданность подданных верховному жрецу. Заключенный со своим войском и множеством мирных жителей в стенах Кулхуакана, он рисковал вскоре столкнуться с врагом, от которого не защитят каменные стены – с неумолимым голодом. Таким образом, нам оставалось только выжидать, ставя бдительный караул на сторожевых лодках на озере, чтобы не подпускать свежих гарнизонов к городу. Мы были в полной уверенности, что неприятель добровольно сделает вылазку и тогда наша сторона ограничится одной обороной, покуда какая-нибудь счастливая случайность не позволит нам безо всякого риска произвести самостоятельное нападение. Итак, обстоятельства складывались совершенно в нашу пользу; не надо забывать, что все регулярное войско азтланеков оставалось в распоряжении верховного жреца и нашим военным силам, организованным на скорую руку, предстояло неизбежное поражение, если бы мы встретились в поле при одинаковых условиях. Но даже и при настоящем благоприятном положении дел Тицок и другие военачальники не скрывали своих тревожных опасений за исход предстоящей борьбы; их особенно страшила мысль, что неприятель придумал какую-нибудь тонкую военную хитрость, вроде внезапного нападения на наш лагерь, что могло произвести смятение и полный беспорядок в рядах неопытных инсургентов. Рейбёрн, участвовавший на своем веку во многих битвах с индейцами, вполне разделял их опасения.

– Индейцы, – говорил он, – прибегают к совсем иным военным приемам, чем другие народы. Сторона, на которую клонится победа, имеет у них привычку издавать оглушительные крики. Индейцы вообще не отличаются стойкостью и ничего не могут поделать с людьми, которые дерутся с ними хладнокровно, не отступая от военных правил; они бессильны против врага, которого нельзя обратить в бегство дикими криками. Вот почему незначительные гарнизоны вполне успешно охраняют у нас всю индейскую границу. Небольшой отряд наших солдат в правильной битве, если их не загонять в засаду, легко выдерживает натиск целого враждебного племени; они отбиваются успешно, потому что образуют плотное карэ и не сдаются. Мне очень неприятно, что регулярные войска остались на стороне неприятеля. Разумеется, будучи индейцами, они также не отличаются стойкостью, но все же на них можно больше положиться, чем на нашу неумелую ватагу. Мы имеем за собой преимущество крепкой позиции и, сверх того, наше войско рассчитывает, что ему предстоит только оборона. Однако предупреждаю вас, что нам придется плохо, если неприятель изловчится проникнуть сюда или мы сами бросимся за ним в погоню по открытой местности. Эти рудокопы да и остальные тлагуикосы будут драться, как дикие кошки, пока перевес останется на их стороне. Но едва только неприятель начнет одолевать нас – все пропало! Падать духом – в натуре индейцев. Я стараюсь уверить себя, что наша дикая орда восторжествует над врагом, но мне что-то плохо верится в это, профессор!