Небеса любви - Кэтрин Кингсли

Первые несколько дней она считала, что Жан-Жак ее разыгрывал – хотя и довольно жестоко – и вот-вот придет ее выручать. Но он так и не появился. Спустя неделю, забыв о гордости, Лили сама отправилась в замок за объяснениями. Почему брат махнул на нее рукой? Должна же быть причина!

– Мне очень жаль, – сказала открывшая дверь служанка, – но герцог уехал в Париж пять дней назад.

– В Париж? И мне ничего не сказал?

Служанка лишь пожала плечами.

– Простите. Я больше ничего не знаю.

Совсем упав духом, Лили поплелась обратно в свою хижину. Потом Паскаль сообщил ей, что герцог уехал за ссудой для виноградников. По этому поводу они крупно повздорили, с криками и бранью. Вернее – кричала и бранилась Лили, а негодяй просто ее не слушал. И уступать ей не стал.

– Жан-Жак должен нести ответственность за свою собственность, – заявил муж. – В противном случае, ничего хорошего ему его владения не принесут. Ни ему, ни тем, кто живет на его земле. Ведь он бы не поселился в Сен-Симоне, если бы у него не закончились деньги в Париже, верно? Что, по вашему мнению, он сделает с поместьем, если его не остановить? Конечно же, промотает. Как и все остальное.

– Я не позволю вам говорить о моем брате в таком тоне!

– Я не хочу его оскорбить, Элизабет. Я всего лишь указываю на очевидные факты. Что вы увидели, когда в начале года приехали навестить своего брата? Он хоть что-то делал, чтобы улучшить положение?

– Он был ужасно подавлен, – заявила Лили. – Он не знал, что делать, поэтому я и поехала… Впрочем, не важно.

– Поэтому вы поехали – куда? – спросил Паскаль. Подняв глаза от бумаг, он пристально посмотрел на жену.

– И поэтому… Поэтому я поехала к отцу, – ответила Лили. Ей не хотелось говорить правду. – Я собиралась попросить его о помощи или, по крайней мере, попросить, чтобы выделил мне часть моего приданого. И тогда я смогла бы помочь Жан-Жаку.

– Да вы шутите! Вы ведь не думаете, что я вам поверю? Вы же сами мне сказали, что ваш отец и Жан-Жак постоянно были на ножах и что они друг друга терпеть не могли.

– Да, они друг друга недолюбливали. Но я не могла придумать ничего лучше. И мне больше не к кому было обратиться.

– Пожалуй, что так, – согласился муж. – Но поймите, Элизабет, ваш брат должен сам о себе позаботиться.

– Почему же я не могу ему помочь? Почему не могу позаботиться о его благополучии?

– А он очень заботится о вашем благополучии?

Лили вскинула подбородок.

– У него просто нет такой возможности!

– У него нет, и у нас тоже. Так что давайте оставим эту тему. – Паскаль склонился над счетами, давая понять, что разговор окончен.

Лили же не могла успокоиться до самой ночи – и нарочито громко гремела горшками, сковородками и кастрюлями, наводя порядок на кухне. Но на негодяя это никак не действовало.

И еще она выплескивала свой гнев на его постиранных штанах, выкручивая их изо всех сил, представляя, что это – не его штаны, а шея! Лили чувствовала себя всеми покинутой и всеми забытой, отданной на растерзание упрямцу, у которого не было ни капли сочувствия ни к ней, ни к ее брату и которому было плевать на то, что его жена – герцогиня, а не крестьянка. Да и что этот простолюдин вообще мог знать о тонком душевном устройстве аристократов? Как мог он понять ее страдания?!

Каждый день муж уходил в поля – словно поденщик. Впрочем, он, по сути, и был батраком, поэтому и водил дружбу с крестьянами – наверное, чувствовал себя счастливым в их обществе. Возвращался же домой в грязной одежде, которую ей приходилось стирать, чем она, кстати, и занималась сейчас, – как и всегда в эти утренние часы.

Лили выпрямилась и шумно выдохнула. Спина ныла и болела, а на костяшках пальцев кожа потрескалась. Она бросила мокрую одежду в корзину и понесла развешивать на веревках, протянутых на заднем дворе. И еще этот негодяй насмехался над ней, когда впервые увидел результат ее трудов. «О, дорогая герцогиня, – сказал он, – я думаю, вам надо кое-чему поучиться. Послушайте, если вы повесите рубашки рукавами вниз, а не так, как сейчас, они потом будут выглядеть куда приличнее и вам придется меньше махать утюгом. – Он показал ей, как надо вешать белье. – То же правило применимо к вашим юбкам и нижнему белью. И еще – смотрите: одной прищепкой можно зацепить сразу две вещи, если повесить их вот так, рядышком…» Ей тогда ужасно захотелось подвесить сушиться его самого!

И еще был случай, когда муж застал ее стоявшей на четвереньках перед цыпленком, которого он принес домой. Слава богу, негодяй сам его ощипал, но как разрубить цыпленка на маленькие аккуратные кусочки, – этого Лили не знала. Немного подумав, она взялась за топор – и едва не покалечилась! Негодяй же хохотал до колик в животе! Но что же его так развеселило? Ей-то самой хотелось плакать, а не смеяться. Она и плакала. Плакала утром, стирая белье. Плакала, когда полола огород. Плакала, делая уборку в доме. И плакала, когда засыпала вечером и просыпалась утром. Только во сне она не плакала. Спала же крепко; и ей часто снились красивые сны. Но, открыв утром глаза, Лили вновь оказывалась там, где хотелось не то что плакать – хотелось выть от тоски и отчаяния. И тогда слезы ручьями струились по щекам, потому что новый день не сулил ничего, кроме изнурительной нескончаемой работы…

Фасолинка была единственным утешением, и Лили порой часами с ней говорила. Собаке, похоже, это нравилось, и она все время держалась поблизости – грелась на солнышке, когда хозяйка трудилась в огороде, разбитом по настоянию негодяя, или же сидела у очага, если хозяйка, словно рабыня, трудилась в доме. Хорошо, хоть собака была рядом. Пусть даже на сочувствие Фасолинки рассчитывать не приходилось.

– Человеку ведь нужно с кем-то разговаривать, верно, Фасолинка? – сказала Лили, вытирая руки. – Знаешь, порой мне кажется, что даже нудные наставления падре Меллита были лучше, чем эта проклятая тишина. Хотя… Насчет падре я, пожалуй, не права. Хуже него нет ничего на свете. Ну вот, со стиркой покончено. Пришло время прополки. Только на этот раз, пожалуйста, не залезай в салат.

С каждым днем становилось все теплее, и поэтому негодяй уже не волновался из-за того, что заморозки повредят лозу до цветения. Хорошо, что больше не придется слушать его жалобы. Он переживал из-за виноградников так, словно они были ему дороже всего на свете. Уж дороже ее – это точно!

Конечно, ей следовало бы радоваться, ведь он ей совсем не докучал, но ее мучила ревность. Ведь он проводил со своими виноградниками все дни! Когда же возвращался домой – читал о них. Виноград и его болезни – только это его интересовало. А ее миром были прополка, стирка… и слезы. Она бы все на свете отдала – лишь бы вырваться отсюда. Но куда она после этого пойдет?…

Лили вдруг вспомнила о маленьком сундучке – его муж привез из Роуэнз-клоуза, сундучок этот сейчас стоял в углу комнаты.

– Жаль, я не знаю, что он там хранит, Фасолинка, – пробормотала Лили. – Ведь сундучок под замком, а ключ он где-то прячет. Может, там деньги? Нет, едва ли… Если бы он любил деньги, то мог бы иметь их в любом количестве. Потому что все мои деньги – в его распоряжении. Значит, там что-то такое, о чем я, по его мнению, знать не должна, – подытожила Лили, выдернув очередной сорняк. – А может, он там хранит компрометирующие его любовные письма? Это было бы очень на него похоже, верно? Или же… Может, там что-то такое, что изобличает его как жестокого преступника? – Лили помассировала спину, потом вдруг воскликнула: – Наверное, в том сундучке – мертвое тело! Но тело туда бы не поместилось. А что, если порубить его на мелкие кусочки?… Впрочем, нет. Ведь запах же…