Портрет блондинки в голубом - Анна Трефц

картины, нужно быть авантюристом в душе. Крупным и удачливым, понимаешь. На такое далеко не все способны. И Андрюша уж точно не сдюжил бы.

— Но может быть, вы ошибаетесь на его счет? Ведь за что-то его все-таки убили…

— Н-да… убийство и в самом деле аргумент. Но при чем тут портрет кисти Бурхасона я по-прежнему не понимаю, — Роберт Мусинович совсем по стариковски охнул и неожиданно воскликнул, — Вот если бы речь шла о Бурхасоне, я бы ответил, что да, он на все способен. Такой пройдоха был, упокой его душу грешную.

— Что вы имеете в виду?

— Ой! — отмахнулся антиквар, — Пашка этот, Бурхасон никогда собой ничего путного не представлял. А жить любил красиво. Он в такие авантюры лез, что даже у самых заправских мастеров по этой части дух перехватывало. И наглый был… Предлагал мне, к примеру, яко бы рисунки Брюллова, которые эксперты из Третьяковки сочли подлинниками. Уж не знаю, что там за эксперты, а я-то точно знаю, что никакие у него не подлинники. Потому что эти самые подлинники я в семидесятых годах самолично продал одному французу. И он их благополучно вывез из нашей матушки России. Так что в липовую историю, будто Пашка их в каком-то сибирском музее по случаю приобрел я ни на секунду не поверил. Я- то догадывался, что рисунки ему эти Ляпин смастерил. Ну, и рассмеялся я ему в лицо. И предостерег еще, мол, совесть-то имей. Знай, кому предлагаешь. Так он, по-моему, и не сбыл этот свой «шедевр». Поостерегся. А уж сколько мимо меня его махинаций прошло, этого я и не скажу. Но такого как Пашка хорошо видно. Сразу понятно, нечестный тип. Андрюша не такой. Нет, не такой… — и, сложив сухие кисти на груди, Оберсон дал понять, что разговор сам себя исчерпал.

* * *

Марго глубоко вздохнула и ткнула магнитным ключом в паз замка. Внутри калитки что-то крякнуло, потом щелкнуло, и она приоткрылась. Она и сама толком не понимала, зачем все это делала. Почему история, начавшаяся с невинного каприза, так затянулась и переросла чуть ли не в дело всей жизни. И если она не плюнула на дурацкую картину Пабло Бурхасона сразу, едва она исчезла из его мастерской, почему бы не плюнуть сейчас? Что ее останавливает от этого разумного шага? Ведь что может быть проще, закрыть калитку, вернуться в дом Пушкиных, незаметно положить ключи в карман Федору Петровичу Полунину, уважаемому во всех отношениях человеку, а потом поехать в гостиницу, принять ванну с лавандой и заказать билет на утренний рейс до Милана. Хороший шопинг лечит нервы и поднимает настроение. А в Милане сейчас шопинг — лучше некуда. Чего ей вздумалось пренебречь жакетом от Prada или юбкой от Шанель в пользу какой-то сомнительной победы над похитителями ее портрета. И в конце концов, не все ли ей равно, кто будет пялиться на ее двухстороннее изображение: полуголодные черные жители Африки или какой-нибудь сытый коллекционер со своими дружками. Она вспомнила, как Пабло уговаривал ее позировать.

— Я напишу тебя, и ты станешь знаменитой на весь мир как Неизвестная с картины Крамского!

— В смысле? — не поняла тогда Марго, — Как же она может быть знаменита, если ее имени никто не знает. Ведь, даже ты называешь ее неизвестной.

— Но ее лицо знает любой школьник!

— Я не знаю.

— Ну, хорошо, — сдался художник, — Но Джоконда Леонардо да Винчи тебе известна?

— Это та, о которой сняли фильм в Голливуде? Я так и не поняла, в чем там суть. Кажется, она была женой Иисуса Христа. Ну, не бред! Эти американцы извращают все, что им под руку попадется. Докатились со своей демократией уже и до Библии.

— Ох, — Пабло постарался дышать ровно, — Джоконда не была женой Иисуса Христа. Она родилась намного позже того, как его распяли.

— Да? Тогда чем же она так знаменита?

— Слушай, ты была в Лувре?

— А там бывают распродажи модных коллекций?

— С ума сошла?! Никому об этом больше не говори! Лувр — это музей. Находится в Париже.

— Слушай, я сто раз была в Париже! Ладно, может и музей там есть. У них вообще чуть ли не каждый угол Лувром называется. Слово такое расхожее.

— О`кей, — сдался художник, — Имя Леонардо да Винчи тебе тоже ни о чем не говорит, как я понимаю…

— Что ты! Такой мальчик хорошенький. Актер. Снимался в Титанике. Нет, тот Леонардо Ди Каприо, кажется.

— О, Боги! — Бурхасон закатил глаза, — А что ты знаешь вообще из живописи?

Марго задумалась. Потом усмехнулась и изрекла:

— Малевич. Черный квадрат. Самое удачное произведение всех времен и народов. Пять минут работы, минимум краски и обеспеченная старость. Но если ты собираешься рисовать меня в этом стиле, то я не согласна. Черный квадрат можно изобразить и без моего участия.

— Да не хочу я писать квадратов! — вскипел художник, — Ни черных, ни зеленых, ни фиолетовых! Я твой портрет написать хочу. Понимаешь, у меня заказ на портрет дамы российского общества наших дней. Моей современницы, понимаешь?!

В тот момент он, наверное, уже пожалел, что подсел к ней с предложением. Но отступать было некуда, поскольку она неожиданно согласилась. И вот теперь, совершенно не понимая, зачем ей это нужно, она пыталась спасти последнее творение Бурхасона, хотя даже ему ее действия уж точно никак не помогут. Сейчас она думала, что сделала уже большую часть, и останавливаться просто глупо. Ведь сколько усилий она приложила, чтобы уговорить Изольду устроить банкет, пригласить Полуниных, таким образом, выманив их всех из дома. Затем ей пришлось сидеть в чулане под лестницей, ожидая удобного случая, когда она могла бы стащить ключи из кармана пиджака хозяина дома. И вот теперь, с ключами в руке, она готова переступить порог обители зла. Во всяком случае, она уверена, что именно в этом доме проживают люди, повинные не только в массовых убийствах, но и в похищении ее портрета. И последнее, конечно, больше преступление перед человечеством. Что они собираются делать с картиной? И зачем вообще похитили ее из мастерской Бурхасона? Об этом Марго старалась не задумываться, поскольку ничего вразумительного в голову не приходило. Но ведь разговор Коко и Романа, который был записан Бочкиным на пленку, красноречиво говорит об их виновности. Подбодрив себя таким образом, она шагнула в приоткрытую калитку. На территории коттеджа было предательски светло, и ее фигура, затянутая в черное, под фонарями смотрелась прямо-таки вызывающе.

* * *

— Я вас уверяю, — вещал Федор Петрович Полунин с таким важным видом, словно его