Ференц Лист - Мария Залесская

Во-вторых, считать, что Лист стремился лишь к внешнему успеху, значит не понимать саму его натуру. Мы уже отмечали, что шлейф «модного виртуоза» впоследствии мешал оценить истинную глубину его творчества, от чего он всю жизнь страдал. Искушение славой не было для Листа опасно; концертная деятельность никогда не являлась для него самоцелью. Для выполнения просветительской миссии, популяризации новой фортепьянной школы требовалось, чтобы его услышало как можно больше народу — с этих позиций его и интересовал успех у публики. «Листомания» же, которую имеет в виду Гейне, — обмороки экзальтированных барышень, заискивание сильных мира сего и т. д. — раздражала и утомляла в первую очередь самого музыканта, о чем он недвусмысленно многократно писал друзьям.

В-третьих, считать Беллони циничным дельцом от искусства было бы огромной ошибкой. Он всей душой был глубоко и искренне предан Листу; его скорее можно считать не слугой, а другом (что, кстати, было отражено и в завещании Листа, где Беллони так и назван — «мой прежний секретарь и друг»[247]). Беллони взвалил на себя бремя организации листовских гастролей: вел бухгалтерию, занимался арендой залов, следил за афишами и т. д. При этом он отличался невероятной замкнутостью и скромностью. Он никогда не пытался извлечь какую-либо выгоду из доверительных отношений со знаменитым патроном. После 1848 года, когда Лист, прервав концертную деятельность, поселился в Веймаре, Беллони готов был по первому зову служить ему и не раз приходил на помощь не только бывшему патрону, но и его друзьям и родным. Он не оставил после себя не только мемуаров, но даже писем — факт, дополнительно иллюстрирующий его скромность. Всё это позволяет говорить о Беллони как о первом в истории исполнительства концертном агенте, но ни в коем случае не ставит его имя в один ряд с нечистоплотными и алчными импресарио наших дней. Не его вина, что открытые им методы популяризации таланта оказались универсальными и ныне используются для раскрутки бездарностей.

Итак, с февраля 1841 года Гаэтано Беллони стал более чем на шесть лет неразлучным спутником Листа во всех поездках.

Сразу после Брюсселя Лист опять поехал в Париж. Здесь в конце марта он лично познакомился с Рихардом Вагнером. Посредником вновь выступил Генрих Лаубе. Он тотчас сообщил Вагнеру о приезде Листа, говоря, что тот отличается великодушием и наверняка захочет оказать помощь начинающему композитору. Следуя настоятельному совету друга, Вагнер поспешил в отель, где остановился знаменитый музыкант. Их встреча врезалась в память Вагнера с мельчайшими подробностями:

«Это было утром. Я был принят и застал в салоне несколько лиц, к которым через некоторое время вышел Лист, приветливый и разговорчивый, в домашнем платье. Завязался живой разговор на французском языке о впечатлениях последней артистической поездки Листа по Венгрии, разговор, в котором я не мог принять никакого участия (в то время Вагнер еще не владел французским языком. — М. З.). По правде сказать, я начинал уже скучать, когда Лист любезно обратился ко мне с вопросом, чем он мог бы мне служить. По-видимому, о рекомендации Лаубе он ничего не помнил, и я ответил только одно, что хотел бы познакомиться с ним, против чего и он, по-видимому, ничего не имел. Со своей стороны он заверил меня, что не забудет прислать билет на предстоящее большое matinee[248]. Сделанная мною попытка завязать разговор об искусстве свелась к тому, что я спросил его, знаком ли он, кроме шубертовского „Érlkönig“ [249], с балладой на ту же тему Лове[250]. Лист ответил отрицательно, и на этом окончился наш разговор. Уходя, я оставил ему свой адрес, по которому его секретарь Беллони скоро прислал мне при любезном письме пригласительный билет. Зал был переполнен, трибуна, на которой стоял концертный рояль, была окружена тесным кольцом дам, представлявших сливки парижского общества. Я присутствовал при восторженных овациях виртуозу, которому удивлялся весь мир, прослушал ряд блестящих пьес… и вернулся домой, сохранив в душе одно только впечатление: оглушенности. К Листу я более не заявлялся»[251].

При более близком знакомстве Вагнер, как и Гейне, счел, что Лист заботился лишь о внешних блестящих эффектах, стремился любыми средствами угодить публике, априори безвкусной, в ущерб поискам высокого и глубокого смысла в искусстве. Другими словами, Вагнер увидел в Листе… Тальберга! К тому времени вся эта мишура была уже настолько чужда самому Вагнеру, о чем он образно и эмоционально написал в статье «Виртуоз и художник», что очередная модная звезда не могла не вызвать в нем ничего, кроме раздражения. Не от такого человека надеялся Вагнер получить помощь и поддержку в своих новаторских начинаниях. И всё же, обладая тонким музыкальным чутьем, Вагнер не мог не почувствовать, что за внешним блеском скрывается очень большой талант, родственный его собственному.

Позднее, 5 мая 1841 года, на страницах «Дрезднер Абендцайтунг» (Dresdner Abendzeitung) Вагнер высказался довольно откровенно: «Кем мог бы стать и стал бы Лист, если бы не был знаменитым, вернее, если бы из него не сделали знаменитости? Он мог бы стать и стал бы свободным художником, божеством, в то время как теперь он раб самой безвкусной публики, публики виртуозов!»[252]

Итак, после встречи с Листом в Париже в конце марта 1841 года Вагнер был разочарован. А Лист, естественно, скоро вновь забыл о неизвестном композиторе, произведений которого ни разу не слышал, тем более что тогда же произошла гораздо более волнующая его встреча — с Мари д’Агу. В начале мая они вместе уехали в Англию. Пытались ли они в очередной раз склеить осколки прежних отношений? Долгая разлука пошла на пользу: всё плохое подзабылось, зато воспоминания о счастливых днях, проведенных вместе, снова толкнули бывших возлюбленных друг к другу.

После английского турне и концертов в Гамбурге, Киле и Копенгагене, где Лист был личным гостем короля Кристиана VIII, Ференц и Мари прибыли в одно из самых романтичных мест Германии — остров Нонненверт (Nonnenwerth) на Рейне, между Бонном и Кобленцем. Живописная природа небольшого островка, атмосфера рейнских легенд, бенедиктинский монастырь, основанный еще в 1122 году и с недавних пор отдавший ряд построек под гостиницу с летней верандой, — всё настраивало Листа на лирический лад. Хотя бы на короткое время концертная гонка была приостановлена; Лист смог отдаться тихим радостям. Мари назвала Нонненверт «маленьким раем». Создалась иллюзия, что они снова на берегах озера Комо…