Крупская - Леонид Млечин

Конечно, я виноват в том, что раньше не догадался поинтересоваться этим, но Георгий Васильевич изолировался в своей личной жизни от всех остальных настолько, что и в голову не могло прийти подумать о том, чем он живет. К его болезненной нервности я уже привык и знаю, что она за последнее время очень часто вызывается излишней доверчивостью к окружающим его людям, переводимым мною от бессистемной, иногда безотчетной и кустарной работы к определенной организованной работе. В частности, конечно, они недовольны тем, что с дипломатическо-иностранного пайка я их посадил на несколько уменьшенный».

Одновременно с Чичериным, диетой которого озаботился лично глава правительства, проблема с едой возникла и у одного из величайших поэтов России. Александр Александрович Блок, автор «Незнакомки» и поэмы «Двенадцать», тяжело заболел. Он голодал в послереволюционном Петрограде. Военный коммунизм означал замену торговли распределением. В Петрограде, как и в Москве, начались перебои с хлебом.

«Когда мы ели суп, Блок взял мою ложку и стал есть, — вспоминал Корней Чуковский. — Я спросил: не противно? Он сказал: “Нисколько. До войны я был брезглив. После войны — ничего”».

Специальный паек Александру Блоку, ясное дело, не полагался. Врачи, пытавшиеся сохранить жизнь великого поэта, рекомендовали немедленно отправить его в санаторий в соседнюю Финляндию, которая не позволила красным взять власть и не испытывала нехватки продовольствия. Воспротивились чекисты.

Двадцать восьмого июня 1921 года первый начальник иностранного отдела (разведка) ВЧК Давыдов (Яков Христофорович Давтян) не без раздражения написал секретарю ЦК партии по организационным вопросам Вячеславу Михайловичу Молотову: «В ИноВЧК в настоящее время имеются заявления ряда литераторов, в частности Венгеровой, Блока, Сологуба — о выезде за границу.

Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию против Советской России и что некоторые из них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства. Если только у ЦК РКП нет особых соображений, чтобы считать пребывание того или иного литератора за границей более желательным, чем в Советской России, ВЧК со своей стороны не видит оснований к тому, чтобы в ближайшем будущем разрешать им выезд».

За Блока вступились классик пролетарской литературы Алексей Максимович Горький и нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, понимавшие значение Блока для русской поэзии.

Нарком отправил письмо в Наркомат по иностранным делам, ВЧК и управление делами Совета народных комиссаров: «Блок сейчас тяжело болен цингой и серьезно психически расстроен, так что боятся тяжелого психического заболевания. Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его…»

Однако же начальник особого отдела ВЧК Вячеслав Рудольфович Менжинский решительно не желал отпускать Блока. Тогда Луначарский и Горький обратились к Ленину с просьбой «повлиять на т. Менжинского в благоприятном для Блока отношении». Владимир Ильич в свойственной ему манере запросил мнение Менжинского, сославшись на то, что Луначарский (не последний человек в большевистской партии) ручается за Блока.

Менжинский ответил вождю революции без всякого пиетета:

«Уважаемый товарищ!

За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории».

Начальник особого отдела ВЧК был абсолютно уверен в своей правоте, потому что именно он и подчиненный ему аппарат неуклонно проводили линию партии, а Луначарский и Горький пытались заставить чекистов ее нарушить. Потому и с Лениным Менжинский держался твердо: он же им и поставлен блюсти государственный интерес. Всем своим тоном показывал: уклонение от генеральной линии не к лицу и вождю революции.

На следующий день, 12 июля 1918 года, ходатайство Луначарского и Горького о разрешении Блоку выехать в Финляндию всё же рассматривалось на заседании политбюро. Нарком по военным и морским делам Лев Давидович Троцкий и председатель Моссовета Лев Борисович Каменев предложили не мучить поэта — отпустить.

Против проголосовали Ленин, Молотов и хозяин Петрограда Григорий Евсеевич Зиновьев (он питался настолько обильно, что не верил в разговоры о голоде в вверенном ему городе). Мнение большинства восторжествовало. В решении политбюро записали: «Отклонить. Поручить Наркомату продовольствия позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока».

Горький, невероятно возмущенный этой бесчеловечностью, написал откровенное письмо Ленину: «А. А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию». Луначарский вновь обратился в ЦК: «Выезд Блока за границу признан врачами единственным средством спасти его от смерти». Предупредил: «Блок умрет недели через две».

Эти слова произвели впечатление на Ленина. Каменев поставил вопрос на новое голосование в политбюро: «Я и Ленин предлагаем: пересмотреть вопрос о поездке за границу А. А. Блока. На прошлом политбюро за голосовали Троцкий и я, против — Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам…»

Политбюро пересмотрело свое решение. Александру Блоку позволили выехать за границу. Но великий поэт уже умер.

Писатель Евгений Иванович Замятин сообщил печальную новость одному из коллег: «Вчера в половине одиннадцатого утра — умер Блок. Или вернее: убит пещерной нашей, скотской жизнью. Потому что его еще можно — можно было спасти, если бы удалось вовремя увезти за границу».

Трагическая история Блока показательна не только тем, что система хладнокровно убила человека. И какого! Гордость России!

Александр Блок вовсе не был единственным, кому не позволили выехать за границу. 21 апреля 1921 года глава госбезопасности Дзержинский отправил в ЦК протест против ходатайства Наркомата просвещения, который просил разрешить выезд за границу отдельным деятелям культуры и театрам.

«До сих пор ни одно из выпущенных лиц не вернулось обратно, некоторые, в частности Бальмонт, ведут злостную кампанию против нас, — обосновывал свою позицию Феликс Эдмундович. — Такое послабление с нашей стороны является ничем не оправданным расхищением культурных ценностей и усилением рядов наших врагов».

Третьего апреля 1801 года после убийства императора Павла Александр 1 разрешил свободный выезд за границу. Большевики вновь запретили людям свободно уезжать из страны и возвращаться домой — пересечение границы только с разрешения органов госбезопасности. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о заграничных паспортах, которая фактически действовала до 1991 года. На выезд требовалось разрешение чекистов.

Характерна уверенность вождей революции, государственного аппарата и чекистов в том, что если советскому человеку позволить выехать на Запад, то он там обязательно останется! А если начнет рассказывать о советской власти, то обязательно самое дурное. Иначе говоря, с самого начала руководители социалистического государства осознавали, что их подданные готовы при первой же возможности, бросив всё, бежать? И что советский человек знает им цену, ненавидит и презирает их самих и их политику. Поэтому все десятилетия советской власти государство тщательно изолировалось от внешнего мира. Никого не впускать и никого не выпускать. Одновременно важно было воспитывать ненависть к окружающему миру, что в условиях полной изоляции оказалось не таким уж трудным делом.