Трудно быть ангелом - Анна Шехова

Я чувствовала себя так, словно становлюсь тенью самой себя.

Отпуск… полноценный отпуск – не на выходные, не на четыре дня, а на целых две недели, которые будут принадлежать только мне. Никакого героизма, никаких преодолений себя, никаких будильников, статей, телефонных звонков, нафаршированных официальными интонациями: «Добрый день! Вас беспокоит корреспондент журнала такого-то, Ангелина Батьковна!». Ничего кроме… меня самой и моих желаний. Это была невообразимая, невероятная, незапланированная роскошь.

– И на меньшее мы не согласны, – вынесла вердикт Ася.

Мы загадывали желания в мерцании свечей с запахом ванили. Я сидела напротив окна и видела, как пламя отражается в нем – словно бледные светляки бьются в стекло. Там была ночь, по темноте похожая на мое будущее, которое не скрашивала даже Золотая тетрадь. Пока все мои желания вели к тому, что ком проблем разрастался все больше и больше – как раковая опухоль, разрастаясь, захватывает все больше здоровых клеток. Мне было страшно что-то желать, словно любой надписью на этой странице я подписывала свидетельство против самой себя. И тогда мне вспомнился тот беспроигрышный тезис – молитва, первоисточник которой оставался для меня тайной.

Когда тетрадь дали мне, я написала: «Дай мне силы, чтобы изменить то, что могу изменить. Дай мне мужества смириться с тем, чего изменить не могу. И – главное – дай мне мудрости, чтобы отличить одно от другого».

Анечка была более конкретна. Ей хотелось получить заказ на фотосъемку, который дал бы ей возможность зарабатывать любимым делом. А еще она хотела наконец встретить будущего отца своих детей.

– Ну, ты быстро! – заметила Инка. – Едва развестись успела – и уже снова хочешь замуж?

– Я никогда и не прекращала этого хотеть, – хихикнула Анечка.

– А не боишься встретить очередного Вадима, родишь ему ребенка, а потом взвоешь от безысходности? – Инка напустила на себя вид коварной пифии.

– Я, конечно, иногда чувствую себя в душе блондинкой, но не до такой же степени!

– Инопланетянка права, – вмешалась Ася. – Ты уже забыла свои приключения с тетрадью? Она исполняет желания буквально – так, как вы их сформулировали. Помнишь, ты хотела похудеть и в результате потеряла аппетит? Получила то, чего вроде бы и не заказывала. Хочешь повторения? Ты хоть завтра можешь забеременеть, но вдруг владелец этого семени не сделает тебя счастливой?

– Гм… – Анечка помрачнела и вцепилась в страницу Золотой тетради, готовая ее вырвать. – И что вы предлагаете?

– Больше четкости, дорогая. Например, попробуй, конкретно описать – какого мужчину хочешь встретить?

– Как можно более конкретно, – вздохнула Инка, – иначе пойдешь по моим следам. Когда-то я пожелала человека, похожего на меня. Теперь мечтаю от него избавиться.

Я промолчала, потому что в моей голове крутился тот же вопрос – смогу ли я сейчас с ходу сказать, какой человек мне нужен? Кто, если не Тим? Каких особенностей, нюансов и душевных родинок не хватает моему мужу, чтобы я была с ним счастлива? И смогу ли я быть с ним счастлива, когда закончится эпопея с Настасьей?

Анечка тем временем застрочила в тетради. Список пожеланий к кандидату в избранники и будущие отцы выходил не маленький.

Инкины мечты на сей раз вышли скромнее и конкретнее. Первой строчкой она поведала Вселенной, что хочет соблазнить Эдуарда. Второй – о том, что хочет снова ощущать себя свободной.

– Смотри из окна не выпади, – на сей раз достала шпильки Анечка. – Ощутишь себя свободной сразу от всего.

– Ну нет, настоящая свобода бывает только там, где нет страха. Свобода и страх – вещи противоположные по своей сути. Так же, как страх и любовь. А я хочу снова чувствовать то самое настоящее, что у меня было.

Мы знали, о чем она говорит. Нам всем было знакомо это чувство. Память разрезает ножом декорации, и из щели тянет свежим, пусть порой и чересчур свежим, даже холодноватым воздухом и запахами полыни, гашиша, березовой ночи, хвойного леса, кострового дыма и всего того, что скрывается за зыбким словом «свобода».

Это слово, сказанное Инкой, взрезало ночь, как картинку с нарисованным очагом в каморке у папы Карло. А за ней – даже не дверца, а лишь тонкая ткань, закрывающая выход.

И меня, Ангела, пропитанного пылью почти тридцати земных лет, снова потянуло на дорогу, ведущую за город к нашей березовой роще. Она принадлежала нам, как и соседний овраг, где мы зимой падали в снег и смотрели в небо. Ночью оно сыпало на нас звездами из черного мешка до тех пор, пока от их покалывания не начинала кружиться голова. А днем мы видели тонкое кружево березовых ветвей, оплетенных изморозью, и тонкий белый пух сыпался на лицо, а я удивлялась тому, что он совсем не холодный. Когда долго смотришь в небо, иногда удается вспомнить, как легко летать. Вечная тоска бескрылого Ангела – падать в небо, которое всегда рядом, – только протяни руку. Но земля держит крепко… И это и есть свобода – всегда падать в небо, не теряя под ногами ощущения крепкой надежной ладони. Как ребенок, которого отцовские руки подбрасывают к потолку…

А летом мы ходили в рощу искать в овраге ревень, из которого получается самый вкусный джем на свете. А еще было хмельное легкое чувство – фестивали рок-музыки, где мы курили траву и трясли длинными волосами, и сидели у костра в обнимку с гитаристами, и мой мальчик с серьгой в ухе ревниво тянул меня в палатку. И были мокрые дождевые дни, когда мы бродили по улицам, постепенно напитываясь осенью: для кафе у нас не было денег, а для дома – благоразумия. И еще была сладкая сентябрьская осень, под цвет моих волос. Я гуляла по городу в длинной рыжей юбке, в косухе, с кленовыми листьями в волосах и маленькой астрой, украденной из ботанического сада. Мне было так свободно дышать, словно весь этот город ждал только меня в этот день, и из-за каждого угла пахло джемом из ревеня.

У Инки были свои картинки за этим разошедшимся швом взрослой жизни. Там было северное лето с обилием морошки и тайга, где на сотни километров вокруг нет ни одного человека. У Анечки был лук, из которого она стреляла на городском пустыре, повесив мишень на кирпичные останки какого-то здания, и уральские леса, по которым она бегала в белом пышном платье старомодной красавицы, отмахиваясь веером от комаров.

У каждой из нас был свой набор картинок, от которого сосало под ложечкой. И тогда я поняла, что Инка загадала правильное желание. Потому что за возвращение этого чувства божественной легкости, когда никакое расстояние не кажется слишком большим и никакая радость – временной, за воскрешение этого чувства не было слишком дорогой цены.

Я никак не могла поверить, что начался отпуск.

Но это было не то «не могу», которое произносится с захлебывающимся восторгом – «о-боже-мой-да-неужели-наконец-то!». Я просто не ощущала никаких перемен в своей действительности. И хотя декорации поменяли и в пьесе начался новый акт, разница между «вчера» и «сегодня» для меня оставалась почти незаметной.