Выгон - Эми Липтрот

Я не пила ровно двадцать три месяца. Двадцать первое февраля запомнилось мне как особая дата для Саида: в реабилитационном центре мы отмечали каждую неделю трезвости, а он был одним из очень немногих, кто успешно прошел все три месяца лечения, не сорвавшись. Мы не общались больше года. Мое последнее сообщение, которое я отправила несколько месяцев назад, осталось без ответа. Пишу ему еще раз. Мне как-то не по себе.

Пишу еще одному человеку, с кем подружилась в центре, – забавной хрупкой девушке со стразами на ногтях. У нее была куча проблем помимо алкоголя: и анорексия, и отношения с абьюзерами. Ее выгнали с программы на середине после того, как она призналась, что как-то ночью в отчаянии закинулась болеутоляющими своего парня. Правила были очень жесткими. Я потом встречала ее на собраниях Анонимных Алкоголиков, она опять начала пить: несколько недель трезвости, а затем рецидив, и так по кругу. Она отвечает на мое сообщение: пишет, что оказалась в психушке после того, как ее арестовали за нарушение общественного порядка.

В последнее время я думала о еще одной женщине, с которой познакомилась на программе. Она пришла к нам из реабилитационного центра с проживанием, где находилась со своим сыном, не принимала героин уже девять месяцев и рассказывала о своем состоянии очень честно: «Чувствую себя не в своей тарелке», «Меня всё еще тянет к наркотикам». Она отказывалась просто говорить то, что от нее хотят слышать, а вместо этого бесстыдно болтала о своем «папике», называла групповые занятия скучными, постоянно ерзала и выполняла задания с большим трудом.

Когда она переезжала из небольшого отеля в муниципальное учреждение для проходящих реабилитацию, я предложила ей помочь перетаскать вещи, но – что, впрочем, неудивительно – в назначенное время ее не оказалось на месте, и дозвониться до нее тоже не удалось. После тех выходных она в центре больше не появлялась, и я почти уверена, что она вернулась к своей старой жизни: работает проституткой, употребляет героин, а сына у нее забрали.

Думаю, у некоторых людей всё зашло слишком далеко, им уже никак не помочь, им всегда будет слишком скучно жить нормальной жизнью. Я думаю о ней, потому что, хотя сама я гораздо лучше нее приспособилась к трезвости, я понимаю, как она себя чувствовала: неудовлетворенной, попавшей в ловушку. Но я прекрасно знаю, что и с наркотиками счастливой она не будет.

Вспоминая всех этих своих друзей и думая о том, как они будут жить в активной фазе зависимости, я всё яснее осознаю, что не могу вернуться к выпивке и не вернусь.

Ясный, тихий вечер; ярко мерцают звезды; в воздухе разлит запах парафина. Лягушачий Король ведет нас вниз по холму к костру, и я вдруг думаю, что было бы веселее, если бы я пила. Мне всё еще кажется странным оставаться трезвой в праздники. Алкоголь помогал мне жить в моменте, снимал тревожность и расшевеливал меня. Я становилась активнее и обретала уверенность.

Но я с улыбкой качаю головой, когда мне предлагают хлебнуть из фляжки. Этот человек с виски и понятия не имеет, что для меня это уже не вариант. Если ты уже дошел до зависимости и оказался в реабилитационном центре, то необходим полный отказ от алкоголя или наркотиков, иначе ты можешь в пугающе короткий срок сойти с ума, попасть в тюрьму или умереть. Нужно искать новые способы веселиться и отмечать праздники.

Вижу сквозь дым норвежского художника, он мне улыбается. Вчера я встретила его на пляже, он нес пакет с шестью разными видами водорослей. Мы примерно одного возраста и роста, оба блондины. Он кажется мне моей мужской версией – художник-бродяга, которого ненадолго вынесло течением на остров.

Я часто чувствую себя так же, как раньше. Хочу заводить новые знакомства и общаться – ведь, как бы это банально ни звучало, живем один раз. Меня всё еще тянет к крайностям, так что надо найти способы удовлетворить эту потребность без алкоголя. Надо быть смелой. Интересно, сумею ли я вести себя дерзко или флиртовать без бухла? Если научусь, то я поистине непобедима. В последние месяцы моя уверенность в себе поколебалась, и меня переполняет тревога. Но на всё нужно время. Я постепенно учусь говорить в трезвом состоянии такие вещи, какие другие решаются сказать, лишь выпив.

Когда я пила, я мечтала о захватывающих приключениях, но была ленивой, и фантазии мне не хватало: я просто думала, что, если напьюсь, что-то необычное да произойдет. И на каждый раз, когда я заводила новых подруг и отправлялась к ним домой примерять их платья, обсуждая наших любимых писателей, приходилось всё больше раз, когда я бродила где-то в одиночестве в три утра, потеряв куртку и пытаясь поймать ночной автобус до дома.

Меня предлагают подбросить домой, но я отказываюсь: болтаю со скульптором. Он прикасается к моей руке. В небе отлично видны Плеяды, и я предлагаю ему прогуляться по побережью под звездами. Проходя Норт-Уик, рассказываю о селки – обреченных вечно плавать в море душах утонувших людей.

Вернувшись в Розовый коттедж, я разжигаю камин, и мы греемся у него, болтая о водорослях, семье, искусстве. Снимаю туфли и кладу ноги на край его стула, а он, не прерывая разговор и внимательно глядя на меня, начинает гладить рукой мою лодыжку. Тело отзывается на этот контакт облегчением и удовольствием. После долгих месяцев одиночества меня наконец кто-то трогает. После одного лишь этого прикосновения меня внезапно озаряет, что в моей жизни, вполне возможно, еще будет секс – не только сегодня, но и в будущем, хотя он и должен утром уехать в Скандинавию. Передо мной простирается полная возможностей жизнь. Он гладит другую лодыжку, и мы теряем нить разговора.

Я хочу стать более смелой, наглой, дерзкой. Изучаю старые обычаи, празднества, узнаю, как отмечали раньше смену сезонов. Ищу новые способы украсить себе жизнь поздней зимой, когда ветер, кажется, постоянно меняет направление, чтобы дуть мне в лицо, куда бы я ни шла. Стараюсь впитывать каждую минуту на острове, потому что знаю, что потом буду скучать по этому периоду. Я уже потратила впустую слишком много времени.

Я слышала, что в 1952 году целый холм на Мейнленде охватил огонь. Языки пламени, раздуваемые ветром, ярко горели в ночи. В это время года появляются и прячутся среди людей сверхъестественные существа, восстают мертвецы, а мы ловим моллюсков и разводим костры. Это самое время сойтись и вдохнуть друг в друга новую жизнь, а прошлое пусть горит огнем.

У меня сохранились кое-какие детские воспоминания. Помню, как наш кот однажды убежал на Выгон охотиться на кроликов и потерялся, а потом вернулся через несколько месяцев вдвое толще, чем был, со шрамом на морде и с поредевшими наполовину усами. Он уверенно вошел в свой старый дом и жутко перепугал нас. Помню, как папа пришел босиком из Стромнесса, проделав путь в целых одиннадцать километров по прямой. Он шел полями и перелезал через заборы, по дороге потерял свои вещи и заявился домой рано утром, когда мы еще спали, жалуясь на какого-то черного быка.

Когда врачи спрашивают, я говорю, что в моей семье никто не страдал заболеваниями сердца, раком или диабетом. Вот психические расстройства – это другое дело. Они были в обеих ветвях семьи. Мамин отец тоже страдал маниакально-депрессивным психозом, а прапрабабушка по папе покончила с собой, – правда, я об этом узнала лишь недавно. Иногда я думала, что если брошу пить, то обнаружу у себя биполярное расстройство; думала, что алкоголем я просто лечусь. В общем, если я сойду с ума, едва ли это будет сюрпризом.