Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953 - Джеймс Хайнцен

Внутриведомственные данные Министерства юстиции свидетельствуют, что в годы позднего сталинизма было арестовано за взяточничество сравнительно немного людей. Статистика показывает рост совокупного количества осужденных за взяточничество в 1946 и 1947 гг., за которым начиная с 1948 г. последовал постепенный спад. В долгосрочной перспективе кампания не привела к повышению числа осужденных102. Эта тенденция следовала общему образцу советских кампаний: резкий первоначальный всплеск арестов и приговоров, а затем откат до прежнего или даже более низкого уровня.

В течение двух лет кампания явно заглохла. В октябре 1950 г. в докладе прокуратуры отмечалось, что «органы прокуратуры ослабили внимание к работе по борьбе с таким серьезным видом преступления, как взяточничество»103. В Москве в первой половине 1950 г. в даче или получении взяток были обвинены 82 чел. Однако в 7 районах города прокуроры не предъявили ни одного подобного обвинения. Во второй половине того же года прокуратуры 8 московских районов не вели дел о взяточничестве104. За весь 1951 г. следователи прокуратуры Московской области передали в суды только 31 дело о взяточничестве, в общей сложности касавшиеся 50 чел.105 В даче взяток обвинялось в целом всего 35 чел.106

Как показывает внутриведомственная корреспонденция, правоохранительные органы прекрасно знали, что официальная статистика не отражает реального уровня преступности. Прокуратура, со своей стороны, не говорила, будто уменьшение числа осужденных показывает эффективность мер против взяточничества или неизбежный спад преступности в советском обществе по мере продвижения к светлому коммунистическому будущему. Напротив, ее доклады свидетельствовали, что взяточничество по-прежнему распространено повсеместно, но все еще редко раскрывается и преследуется. Генеральный прокурор писал в апреле 1952 г.: «Снижение количества законченных расследованием дел и количества привлеченных к уголовной ответственности по делам о взяточничестве в значительной степени объясняется тем, что борьба с этим преступлением в органах прокуратуры организована еще недостаточно»107. Существовали целые республики, где взяточничество практически не замечали, не расследовали и не наказывали. В Армении, например, прокуратура в 1952 г. возбудила всего 4 дела за получение взяток; за дачу взяток было возбуждено только 10 дел108.

Позже в том же 1952 г. начальник Следственного управления Прокуратуры СССР Александров выразил в докладной записке недовольство столь резким снижением с годами числа возбуждаемых прокуратурой дел о взяточничестве109. «Отвечают ли эти данные состоянию преступности? Действительно ли эта преступность снижается и факты взяточничества редки?» – спрашивает Александров. И сам же отвечает: «Расследованные дела показывают, что факты взяточничества имеются в самых различных организациях, учреждениях и предприятиях». Во многих делах, по его словам, тщательное расследование раскрывало организованную систему взяточничества, особенно в торговых, снабженческих, заготовительных и финансовых организациях. «Подобные факты, – подытоживает он, – свидетельствуют, что сравнительно редкое возбуждение дел о взяточничестве объясняется не тем, что случаи взяточничества немногочисленны, а тем, что они редко раскрываются из-за явно неудовлетворительной борьбы со взяточничеством».

Тут Александров делает чрезвычайно компрометирующее заявление: «Характерно в этой связи то обстоятельство, что в общем числе дел о даче взяток большой процент падает на факты дачи взяток работникам тех органов, которые призваны бороться со взяточничеством, раскрывая факты дачи взяток, именно – органов милиции, суда и прокуратуры [курсив мой. – Дж. А.]». В крупных городах, замечает он, около трети предложенных (и обнаруженных) взяток были даны сотрудникам милиции и прокуратуры. Иными словами, многие случаи взяточничества не раскрываются, поскольку некоторые работники правоохранительных ведомств, отвечающие за его искоренение, сами в нем замешаны. Следователи, утверждает Александров, прежде чем открывать уголовное дело, ждут взятки и зачастую, не получая ее, ничего не делают: «Таким образом, судебно-следственными органами дела возбуждались тогда, когда взятки предлагались работникам этих органов. Что же касается случаев взяточничества в других организациях, то позиция работников следственных органов была исключительно пассивной»110.

В конечном счете послевоенная кампания против взяточничества задумывалась без уверенности и осуществлялась без энтузиазма. По мере того как ее обсуждали правоохранительные ведомства, серьезность и масштабы проблемы умалялись, и кампания получилась несфокусированной и не слишком громкой. Ведомства охотно предавались некоторой самокритике на приватных совещаниях или в секретных письмах в ЦК, но не решались делать это публично. Тихая кампания оберегала ведомственные интересы. Соперничество и оборонительная позиция правоохранительных органов являлись главной причиной отсутствия публичной кампании. Одни ведомства защищали себя, пытаясь переложить вину за взяточничество (и прочие преступления) на другие. Дискуссии вне поля зрения общественности также ограждали от затруднений советское государство, поскольку открытые дебаты о реальности «обыденной», «бытовой», «заразной» и «разрешенной» (эпитеты, взятые из основополагающих документов кампании) коррупции портили положительный образ, который Советский Союз старался создать себе в глазах собственных граждан и остального мира.

Сделки с незаконными подарками отнюдь не были некой формой народного «сопротивления» советскому государству, сталинизму и т. п. Давая и получая взятки, люди вовсе не думали о политическом сопротивлении и протесте. Они стремились избежать наказания, справиться с бюрократической волокитой или улучшить условия жизни. Это советское правительство начиная с 1918 г. определяло взяточничество как «контрреволюционные» действия, последнее прибежище мерзавцев-капиталистов, пытающихся уничтожить основы социализма. После войны подобная лексика еще бытовала в публичном дискурсе, но прокуроры и судьи редко ею пользовались. На практике они, кажется, отказались от такого объяснения взяточничества не позднее 1945 г. Минин, сетуя на царящее вокруг взяточничество, ни разу не назвал его смертельной угрозой советской власти, коммунистической партии или социализму. Он говорил, что взятки – главная помеха легитимности партии-государства, советскому строительству, морали советского народа, народному доверию к правительству. Он надеялся, что кампания против взяточничества будет способствовать моральному оздоровлению. Он не утверждал и даже не намекал, что дающие и берущие взятки каким-либо образом пытаются ослабить государство. Собственно, председатель Верховного суда Голяков, ярко свидетельствуя о том, как изменилась атмосфера со времен громких процессов начала 1920-х гг., сами заявления Минина о широкой распространенности взяточничества объявил антисоветскими. Подобная аргументация разоблачает двойные стандарты, присущие борьбе с коррупцией во многих государствах. Руководители приходят к выводу, что публичное обсуждение повсеместной коррумпированности госаппарата вызовет недовольство государством и подорвет доверие к системе уголовной юстиции. Не допуская дебатов о причинах и подлинных масштабах коррупции, они защищают систему (и собственные позиции и преимущества в ней), дезавуируя открытую критику системных изъянов. В этой среде отдавали послевоенной стабильности предпочтение перед настоящим натиском на коррупцию.