Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

В Киев митрополиты приезжали, очевидно, лишь по большим церковным праздникам для торжественного совершения литургии в Десятинной церкви или по вызову князя. Несторово «Чтение о Борисе и Глебе» повествует, что в 1020-х гг. князь Ярослав, услышав о чудесах, происходивших у гроба Бориса и Глеба в Вышгороде, «повеле призвати архиепископа Иоанна[116], тогда пасущу ему Христово стадо разумных овец его». Как явствует из текста, Иоанн явился в Киев откуда-то со стороны, прославил своим авторитетом мощи, освятил церковь во имя братьев-мучеников, установил праздник святым, рукоположил священников и дьяконов и после всего этого вновь оставил Киев, удалившись в свою «кафоликанскую церковь», то есть на митрополичью кафедру в Переяславль.

В остальное время церковными делами в Киеве заведовал корсунянин Анастас, которому Владимир, по свидетельству Повести временных лет, «поручил» Успенский собор вместе со всем церковным «имением» (церковными доходами). Это было сделано, вероятно, без благословения митрополита. Любопытно, что в этом месте летопись называет его уже не «мужем», каковым он значится в тексте «корсунекой легенды», а священником, «иереем». Должно быть, по приезде в Киев Анастас принял священство и в память заслуг перед Владимиром во время осады Корсуни был зачислен в «княжие попы» — особую категорию священников, обслуживавших духовные нужды княжего двора и не подчинявшихся напрямую церковным властям.

В общецерковных вопросах митрополиты-греки также были лишены права голоса. Обыкновенно дела Русской Церкви решались на соборе епископов, проходившем под председательством самого Владимира. В похвальном слове Владимиру митрополита Илариона говорится: «Ты же с новыми нашими отцами епископы снимался[117] [собираясь на совет] часто, с многым смирением свещавашася, како в человецех сих, новопознавших Господа, закон уставити». Впрочем, такой порядок тоже соблюдался не всегда, и, например, церковный устав Владимира извещает, что этот важнейший документ принят князем в кругу ближайших родственников, на семейном совещании: «и яз сгадав с своею княгинею с Анною и с своими детми[118], дал есмь те суды церквам, митрополиту и всем пискупиям [епископствам] по Русьской земле».

Верно, однако, то, что если к голосу епископов на княжем дворе так или иначе прислушивались, свидетельство чему предоставляет летописная новелла о разбоях (в статье под 996 г.), о которой мы еще будем говорить, то в советах греческих митрополитов Владимир, как видно, совершенно не нуждался. Это был русский вариант православной теократии: не являясь официальным главой Церкви, подобно василевсу ромеев — «эпистемонарху Церкви», «царю и первосвященнику», русский «кесарь» тем не менее приобрел решающий голос в церковных делах. При Владимире роль константинопольского патриарха и назначаемого им «митрополита Росии» во внутренней жизни Русской Церкви свелась исключительно к духовному окормлению христианской общины Русской земли.

Другие стороны церковной деятельности Владимира уже не соприкасались так тесно с политикой и были обращены на то, чтобы удовлетворить повседневные практические потребности Церкви. Первейшей ее заботой было, конечно, восторжествовать над «поганьством» в чисто земном, материальном смысле, посредством повсеместного ниспровержения лжебогов и разорения языческих святилищ.

Княжеская власть взяла на себя эту разрушительную работу. По словам Иакова Мниха, Владимир «поганьскыя боги, паче же и бесы, Перуна и Хрса и ины многы попра и скруши идолы и отверже всю безбожную лесть… Храмы идольские и требища [жертвенники] всюду раскопа и посече, и идолы скруши».

Помимо искреннего религиозного рвения, князь был одержим соблазном завладеть сокровищами, которые веками накапливались в святилищах языческих богов[119]. Несметное богатство его казны, так восхищавшее летописцев и былинников, было добыто не одними воинскими трудами в чужих странах, но и повальным ограблением культовых центров язычества в Русской земле.

Христианство отвергало старых богов и старую веру, но традиции самого почитания божества сохранялись в неизменности. Поэтому строительство церквей находилось в самой непосредственной связи с низвержением языческих кумиров. При Владимире оно приняло широчайший размах. «…И грады вся украси святыми церквами», — пишет Иаков, а Титмар Мерзебургский в своей хронике поведал, что к концу жизни Владимира в одном только Киеве насчитывалось более 400 церквей — преувеличение само по себе весьма замечательное (еще более невероятно сообщение Никоновской летописи, что при пожаре 1017 г. в Киеве сгорело 700 храмов)[120].

Христианские церкви возникали на месте прежних святилищ, ибо благоговейная тяга новообращенных к «святым местам» своих предков была неистребима. По свидетельству Повести временных лет, Владимир «повеле рубити церкви и поставляти по местом, идеже стояху кумиры. И постави церковь святого Василия на холме, идеже стояще Перун и прочий, идеже творяху потребы [жертвоприношения] князь и людье».

Вступая в конкурентную борьбу с языческим прошлым, Церковь старалась затмить языческий культ великолепием своих храмов и торжественной пышностью христианской литургии[121]. Никогда еще красота не обладала такой силой аргументации, как в эпоху Средневековья; она спасала мир в буквальном смысле слова. Вот почему мотивы эстетического превосходства христианства так сильны в произведениях древнерусской литературы. «Не вемы, на небесех ли есмы были, или на земли, — говорят в летописи Владимировы послы, побывавшие на богослужении в Царьграде, — несть бо на земли таковаго вида, или красоты такия, недоумеем бо сказати… Мы убо не можем забыти тоя красоты». Митрополит Иларион ставит Владимиру в особую заслугу то, что он «…весь клирос украсиша и в лепоте одеша святые церкви», чем неизмеримо увеличил притягательность новой религии: «мужи и жены, и малые и велиции — все людие исполнише [наполнили] святые церкви». Дни освящения храмов отмечались всенародными торжествами — с пирами, раздачей милостыни и проч.