Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

В последующие месяцы казалось, что это даже повлияло на его деловые суждения. Его брат Авраам был его экспертом по Западному побережью, но советам Авраама не всегда можно было доверять. (Именно Авраам втянул Джозефа в историю с г-ном С.Х. Бомом и фиаско с добычей полезных ископаемых в Монтане). В 1878 г. Абрахам призвал Джозефа обратить внимание на деятельность немецкого иммигранта Адольфа Сутро в Сан-Франциско, который разработал план строительства полумильного тоннеля под рудником Комсток Лод. Такой туннель, по словам Абрахама, «одновременно обеспечивает дренаж, вентиляцию и облегчает работу по извлечению золото- и серебросодержащего кварца из-под земли». Все, что нужно было Сатро, — это полмиллиона долларов на прокладку тоннеля, который, по его словам, будет приносить до шести миллионов в год.

Джозеф был категорически против и написал Абрахаму, что тоннель Сутро — это «провидческая затея, обреченная на провал», и что «для компании J. & W. Seligman & Co. как банкира, занимающегося валютными операциями, будет вредно быть известным как вкладывающий деньги в спекуляции такого рода». Но поскольку план строительства тоннеля предполагал прокладку железнодорожных путей, Джозеф быстро проникся этой идеей. Вскоре его фирма приобрела 95 000 акций тоннеля Сутро по цене около доллара за акцию, и Джозеф поздравил Авраама с его дальновидностью. «Я отдам должное брату Аврааму, что он единственный, кто выдержал все испытания своей затеи», — с гордостью писал Джозеф. Но к моменту завершения строительства туннеля в 1879 г. было уже слишком поздно, чтобы оказать какую-либо помощь сокращающемуся месторождению Comstock Lode. Сам Сутро, более дальновидный, чем кто-либо другой, продал свою долю в туннеле с большой прибылью. Но Селигманы держались, и акции стали ничего не стоить.

В ту зиму Джозеф, выглядевший больным, усталым и старым, вместе с Бабет и их сыном Джорджем Вашингтоном отправился во Флориду на месяц отдохнуть и понежиться на солнце. Оттуда Селигманы отправились в Новый Орлеан, где жили старшая дочь Джозефа Фрэнсис и ее муж Теодор Хеллман.

31 марта было жаркое и влажное воскресенье, и в полдень состоялась обычная большая и тяжелая семейная трапеза. После этого Джозеф сказал, что хотел бы вздремнуть, и поднялся наверх.

Чуть позже раздался крик с этажа выше. Все члены семьи поспешили к Джозефу, и Фрэнсис Хеллман, написав своему брату Эдвину, который в то время учился в Гейдельберге, сообщила:

Наш папа сказал мне, что у него было такое странное ощущение, как будто его сейчас парализует. Мы, конечно, посмеялись над этим и сказали, что это всего лишь последствия жары и слишком тяжелой дремоты. Когда пришел доктор, папа заметно просветлел... а когда наступило время ужина, он настоял на том, чтобы мама спустилась по лестнице, сказав, что у него тоже хороший аппетит. Мы отправили ужин наверх, он съел его с удовольствием и вдруг позвал Мэри [горничную Хеллманов], которая стояла рядом с ним, за бренди. Она протянула ему стакан, он попытался взять его левой рукой, но она безжизненно опустилась на бок — левая сторона мгновенно оказалась парализованной. Мэри поднесла бренди к его губам, он выпил, откинул голову в кресло, спокойно закрыл глаза и погрузился в глубокий сон, от которого так и не очнулся. Только когда сознание покинуло его, он поднял руку Марии и несколько раз нежно погладил ее, очевидно, думая, что рядом с ним стоит дорогая мама. Так что, как видите, даже самая последняя его мысль была счастливой.

В последние годы своей жизни Иосиф называл себя «вольнодумцем». Сегодня его, несомненно, назвали бы атеистом. Под влиянием Феликса Адлера Джозеф помог основать Общество этической культуры и стал его президентом. Джозеф распорядился, чтобы его похороны были организованы этим обществом. Но поскольку в связи с делом Селигмана-Хилтона на Иосифа был навешен ярлык «главного еврея Америки», для доктора Густава Готтейла, главного раввина храма Эману-Эль, было немыслимо, чтобы храм не проводил обряд. Доктора Готтейла поддержал брат Иосифа Яков, который не одобрял Адлера и был президентом попечительского совета храма. Храм и Общество спорили о том, кто из них должен правильно проводить службы, а Джозеф даже после смерти стал центром очередного религиозного спора.

Наконец Фрэнсис Хеллман написала письмо, снова своему брату Эдвину в Германию:

После долгого (и, как я считаю, просто позорного) сопротивления со стороны некоторых наших родственников, о которых мне нет нужды упоминать, было решено, что похоронные службы в доме будет проводить только Феликс Адлер, а у могилы будут говорить Готтейль и доктор Лилиенталь. Я считаю неправильным и не соответствующим жизни нашего дорогого отца, чтобы Готтейль вообще говорил. Но, похоже, предотвратить это было невозможно».

Затем Фрэнсис с гордостью добавила:

О, мой дорогой Эдвин, если бы ты только мог читать газеты, видеть множество писем, полученных от христианских джентльменов, все из которых имеют одно значение, все говорят о доброте, честности, благородстве, талантах и благотворительности нашего дорогого отца, это было бы для тебя, как и для нас, большим утешением, самым большим наследством, которое он мог оставить своим детям».

Были и другие завещания, как крупные, так и мелкие. В частности, в газетах появилось сообщение о том, что деревня Роллерс-Ридж, штат Миссури, через которую проходила одна из железных дорог Джозефа, проголосовала за изменение своего названия и впредь будет называться Селигман, штат Миссури, в знак уважения к жизни великого человека.

Газеты также высказывали предположения о размере финансового наследства Джозефа, которое, как предполагалось, «превышало пятьдесят миллионов». Однако при подсчете его состояния оказалось, что оно составляет чуть более миллиона долларов. Из них завещанные 25 тыс. долл. были распределены между шестьюдесятью различными благотворительными организациями, еврейскими и нееврейскими, но за свою жизнь он раздал гораздо больше этой суммы. Если бы он прожил дольше, то, вероятно, умер бы богаче; все его братья умерли богаче, чем он.

От судьи Генри Хилтона не было письма с соболезнованиями.

И Джо Селигмана не стало. Тем, кто был ему близок, казалось, что закончилось нечто более важное, чем его жизнь. Другим банкирам из числа немецких евреев, которые ждали этого момента, казалось, что что-то начинается.

ЧАСТЬ IV. ЭПОХА ШИФФА

19. «СЛОЖНЫЙ ВОСТОЧНЫЙ ХАРАКТЕР»

К 1870-м годам почти все ключевые фигуры «старой гвардии» немецких евреев-финансистов, за исключением Гуггенхаймов, перебрались в Нью-Йорк. На улицах центра Манхэттена можно было встретить братьев Леман, процветавших как хлопковые брокеры. Маркус Голдман, подкладку его высокой шелковой шляпы которого заполняли кусочки коммерческих бумаг, по-прежнему работал в одиночку. Два Штрауса, Лазарь и сын Исидор, которые,