Зимняя Чаща - Ши Эрншоу

– Я не хочу причинять тебе боль, – вот что говорит Оливер, и внешние уголки его глаз опускаются вниз.

– Не причинишь, – говорю я так, словно уверена в этом.

Он оглядывается на деревья, и меня до мозга костей пробирает ужас, извивается внутри меня, протачивает ходы в моем теле, словно корабельный червь в древесине.

Оливер трясет головой: не верит мне.

– Я не хочу пугать тебя.

– Я не боюсь, – отвечаю я, хотя прекрасно знаю, что боюсь, что от страха все сжимается у меня внутри. Я боюсь поверить Оливеру, позволить этому чувству превратиться в молот, который ударами изнутри расколет меня на части.

«Мы любим мучительно, – часто повторяет мама. – Всем нашим сердцем любим. Но и раним тоже легко».

Она всегда опасалась своего собственного беспечного сердца, своих прошлых ошибок, боялась того, кто она есть на самом деле. И я не хочу быть похожей на нее: циничной, и пугливой, и в первую очередь полной сомнений.

Оливер придвигается ближе ко мне, и я думаю, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого говорит, легко притронувшись ко мне:

– Ты вся дрожишь.

Мое тело действительно бьет дрожь, холод слизывает прямо с моей кожи те немногие остатки тепла, что еще сохранились во мне. Но я говорю:

– Я в порядке.

Оливер сжимает мою руку, притягивает меня к себе, и я, уткнувшись головой ему в грудь, чувствую на своих волосах его дыхание. Он обнимает меня, а мне хочется плакать, у меня такое чувство, будто это все в последний раз.

– Нужно отвести тебя в дом, – говорит Оливер, но я не хочу в дом, хочу стоять здесь, с ним, даже если от холода превращусь в камень.

Но Оливер подсаживает меня в окно, и я чувствую себя слишком слабой, чтобы сопротивляться, и мы снова оказываемся в моей комнате на чердаке.

У меня дрожат ноги, и я поскорей заползаю в кровать, натягиваю одеяло до самого подбородка, а Оливер тем временем с грохотом закрывает, а затем запирает окно. Так, будто это отрежет нас от вещей, которых мы оба боимся больше всего на свете.

– Ты можешь остаться здесь со мной? – спрашиваю я, когда Оливер начинает двигаться к лестнице. Мой голос дрожит. – Пожалуйста.

Мне ужасно не хочется оставаться одной в этой жуткой темноте. С холодной как лед кожей. Я притрагиваюсь к тому месту на моем пальце, где раньше было бабушкино кольцо. Без него палец кажется мне голым. Кольцо стало моим невольным, случайным приношением озеру. Таким же, как ценные вещи, которые бросали в воду старатели, чтобы умаслить деревья.

Оливер оглядывается, словно следя за чем-то, чего я не вижу. Догадываюсь, что это идет внутренняя борьба: Оливеру хочется остаться со мной, но при этом он боится того, что может сделать. Или того, что он может сказать. Оливер соорудил вокруг себя защитную стену из камня, металла и болезненных воспоминаний. Раньше в его глазах читалась лишь растерянность. Черная пустота вместо того, о чем он забыл. Теперь это стена из теней. Высокая и толстая.

И все же Оливер кивает, возвращается и ложится рядом со мной.

Возможно, ему тоже не хочется быть одному.

От Оливера пахнет снегом, и я прижимаюсь к нему, словно маленькая ракушка. Рука Оливера лежит на моей талии, я чувствую его дыхание. Он мог бы прикоснуться губами к мягкому местечку за моим ухом, мог бы провести пальцами по моим волосам, но вместо этого он только обнимает меня. Согревает своим телом.

«Пожалуйста, – хочу я сказать ему. – Пожалуйста, расскажи мне, что ты делал в ту ночь. Расскажи, что ты видел тогда на льду. Расскажи, о чем ты сожалеешь».

Расскажи, чтобы я могла выстроить свою собственную броню. Свою крепость на этом маленьком чердаке.

Но я также знаю, что уже слишком поздно для всего этого.

Я поворачиваюсь, свернувшись в объятиях Оливера, лицом к нему. Беру его руку и кладу ее себе на грудь, прямо над сердцем.

– Не знаю, могу ли я доверять этому чувству, – признаюсь я. – Тому, что рождается в моем сердце.

Я позволяю своему сердцу обливаться кровью из сочувствия к Оливеру.

Его губы приоткрываются, но он ничего не говорит. Дрожат его веки.

– Женщины в моей семье всегда влюбляются, но затем находят способ все разрушить, – криво усмехаюсь я. – Я знаю, ты думаешь, будто я должна тебя бояться. Нет, это ты меня бояться должен.

– Почему? – тихо, осторожно спрашивает Оливер.

– Потому что все кончится тем, что я причиню тебе боль.

Его глаза улыбаются, а пространство между нами вдруг становится невероятно маленьким. Всего один выдох разделяет нас, всего один выдох. Я не дожидаюсь, пока Оливер заговорит – не хочу больше ничего слышать, – придвигаюсь к нему вплотную и прижимаюсь губами к его губам. Этот поцелуй не похож на предыдущий, когда мы целовались здесь же, в моей комнате, чтобы доказать себе, что существуем на самом деле. Сейчас поцелуй должен доказать обратное: что все призрачно и долго не продлится, что нам осталась только эта кровать, пыльца лаванды на подушках, ставшее общим дыхание. Все, что нам осталось, – это сегодняшняя, единственная, хрупкая ночь. Снег на крыше, и снег в наших сердцах, и снег, грозящий похоронить нас заживо.

Я целую Оливера, и он целует меня в ответ. И сразу же растекается тепло по моим жилам, и горячие ладони Оливера, скользящие вдоль моей спины под свитером. Он прогоняет сковавший меня холод. Я чувствую, как содрогается все мое тело, все крепче прижимаясь к Оливеру. Я глажу его шею, плечи, и меня все сильнее притягивает к нему. Я тяжело выдыхаю и снова целую губы Оливера. На целом свете не остается ничего, кроме прикосновения его рук к моей обнаженной коже, тяжести его поцелуя. Оливер дышит так глубоко, что я, кажется, могу расслышать, как трутся о ребра его легкие.

В мире ничего не осталось, кроме этих медленных секунд. Ничего, кроме горячих пальцев, и припухших губ, и сердец, которые наверняка разобьются с приходом утра.

Его поцелуй горит на моих ребрах, его пальцы запутались в моих волосах.

Я закрываю глаза и воображаю, что Оливер – просто парень из лагеря, и он никогда не пропадал. Парень, которого я случайно встретила на берегу озера. Парень с чистыми зелеными глазами и без провалов в памяти.

Пытаюсь притвориться, будто не видела никакого костяного мотылька в тот день, когда нашла его.

Пытаюсь притвориться, что эта комната с горным мхом и кровоточащими сердечками подвешенных на ниточке над моей кроватью желудей – это единственное место, где я буду всегда.

Притворяюсь, будто мы с Оливером любим друг друга. Притворяюсь, будто он никогда не уйдет от меня. Притворяюсь, что все это правда.

РУТ УОКЕР родилась в конце июля 1922 года под луной Белого оленя. Губы у нее были белыми, как снег, а глаза зелеными, как река весной. Но Рут Уокер никогда не говорила.