Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Близ Иерона наступила оглушительная тишина. Несколько лодий еще горели на воде, влекомые верховым течением в сторону Царьграда – туда, куда им не удалось пройти живыми. Кроме языков пламени, ничто на них уже не шевелилось – одни отроки погибли от стрел, другие от огня, третьи бросились в воду и по большей части утонули. Лишь паре десятков русов, что не были отягощены панцирем или кольчугой, удалось доплыть до причала.

Убедившись, что прямо сейчас вступать в новый бой не надо и судьба подарила передышку, Фасти приказал перенести Ингвара и прочих раненых в помещения заставы. Князю сделали ложе из двух скамей, набросав на них кошмы, остальных уложили прямо на полу. Раненых насчитали почти сотню. Те, кто остался цел, расселись на земле снаружи, пытаясь опомниться и перевести дух. Почти все были чумазы от дыма, по закопченной коже текли слезы потрясения, прокладывая мокрые дорожки. Кого-то выворачивало от увиденного и пережитого, двое дико хохотали: отпускало.

– Вроде ничего? – Фарульв Лодочник, совершенно невредимый, косился на Осколыша, у кого сгорели рукава кафтана прямо на руках, и лихорадочно-безотчетными движениями ощупывал себя. – Вроде цел? Нет, вроде цел?

Даже задрал сорочку и поглядел на грудь и живот, не веря, что там нет ни ран, ни ожогов.

На лодьях были кое-какие припасы, но есть пока никто не хотел. Все хотели пить, и первым делом Фасти отправил людей искать ручей или колодец. Заметив поблизости высокую гору, послал туда дозорных. Никто не мог сказать, долго ли выйдет здесь оставаться: хеландии ушли, но у василевса должны быть и другие войска! Каждый миг всякий ожидал, что полетят стрелы или нагрянут в грохоте копыт одетые в доспехи всадники. С тем самым кличем «Кирие элейсон!», что в воспоминаниях вызывал содрогание даже у тех, кто не знал значения этих слов.

Когда Ингвара перенесли с лодьи в помещение заставы и уложили, он пришел в себя. На нем разрезали одежду, и Держанович принялся перевязывать раны. По боку стрела лишь скользнула, оставив рваную неглубокую рану, но вторая застряла в бедре; когда ее извлекали, Ингвар сжимал в зубах рукоять ножа, чтобы не кричать. Его лодья и весь ее груз пропал, и Колошка побежал осматривать припасы в лодьях Фасти, Острогляда и Дивосила – троих бояр, что оказались на причале Иерона. Несмотря на юные года, среди оставшихся возле князя людей сын покойной Держаны был одним из самых опытных лечцов.

Дружина всегда берет запас ветоши на перевязки и запас целебных зелий. Не обращая внимания на суету вокруг, Колошка рылся в поклаже, нюхал льняные мешки с травами. «Заячья кровь», «кошачья лапка», лист лопуха и подорожника, кора дуба, цветки крапивы и клевера, мать-и-мачеха – все это годилось для снятия боли и заживления ожогов. Вот только ни один зелейник не мог вылечить их мгновенно, а как знать, когда придется вновь вступать в бой? Сегодня к вечеру? Завтра на заре?

– Что еще тебе потребуется? – спросил у отрока Фасти. – Мне люди здоровыми во как нужны!

– Хорошо бы льняного масла… – принялся соображать Колошка, – нутряного свиного сала… Меда, воска. Еще хорошо свежим соком лука, моркови, тыквы, капусты, еще полезная мазь из меда, «заячьей крови» и пшеничной муки получается…

– Тля, где я тебе тут зайца возьму? – Фасти огляделся с досадой, прикидывая, может ли ушастая тварь водиться в лесах на склонах ближних гор.

– Нет, это трава так называется, она у меня есть. Да, яйца свежие нужны, масло коровье!

– Прям как пироги печь собрался, – мрачно хмыкнул кто-то из толпы вокруг. – Меда ему, масла, муки и яиц!

– Молодец, Свейн, запомнил, – Фасти повернулся на голос. – Ты старший. Идите найдите село хоть какое, достаньте, что он сказал. Заодно осмотритесь.

– Вон там есть! – Свейн, его десятский, плотного сложения парень с золотистыми спутанными волосами и рыжеватой бородкой, махнул рукой на юг. Сейчас его круглое пухлощекое лицо пылало, как закатное солнце, не то от возбуждения битвы, не то от встречи с огнем. – Мы были на горе, оттуда видели: меж двух холмов село.

– Вот и ступай!

– И без яиц не возвращайся, – добавил Гримкель Секира, сам весь обожженный. Пока он старался спасти князя, забыв о себе, у него обгорела борода и брови.

Впервые за этот жуткий день по рядам гридей пробежал смешок: хирдманы оценили это двусмысленное пожелание. Занятые делом и получившие задачу люди приходили в себя.

Возможно, не так часто воевода посылает дружину за добычей, желая получить не серебро и рабов, а лук, капусту, мед и яйца, но эти простые вещи сейчас были для русов дороже золота. Здесь собрались дружины тех лодий, что попали под два огнеметных залпа; у половины побаливал ожог, посильнее или послабее, наливались мутной жидкостью пузыри на коже. Наиболее пострадавшие стонали от боли. Нужно было что-то делать прямо сейчас.

* * *

В селении под звучным названием Красивое Поле уже знали о битве в проливе близ заставы Иерон. Никто лишь не ждал, что русы, едва сойдя со своих лодок, немедленно кинутся прямо сюда, а на берегу не будет ни одного из царевых стратиотов. Никого, способного прикрыть берега Боспора Фракийского от скифов, разъяренных поражением и ранами.

Когда три десятка русов ворвались в Красивое Поле, жители хоть и тревожились, обсуждая битву, но совершенно не приготовились к защите. А люди Свейна сейчас не были склонны к милосердию. У них сгорели скутары прямо под ногами, мучительной смертью погибли товарищи, заживо изжаренные в раскаленных шлемах и кольчугах. Иные сами были обожжены, а Свейн в горящей кольчуге прыгнул за борт и выжил лишь потому, что сумел уже в воде разрезать на себе пояс и, перевернувшись вниз головой, сбросить кольчугу. За спиной у них остались раненые, кричащие в беспамятстве от боли соратники и сам князь, обожженный и дважды задетый стрелами. Фасти приказал им достать припасов для целебных зелий, но помимо того в них кипела жажда мести – мести грекам за гибель своих, за пережитый ужас, за князевы раны. Тем грекам, какие попадутся под руку.

Без приказа, едва оказавшись у крайних домишек села, хирдманы принялись избивать всех, кто попадался им на глаза. Изумленные мужчины, едва успевшие схватить кто топор, кто пастуший посох, падали под ударами мечей и секир. Русы пронзали копьями визжащих женщин, перепрыгивали через трупы и лужи крови, спешили дальше, на поиски новых жертв. Было даже не до грабежа.

По селению несся крик ужаса и боли – словно слуги сатаны из ада, посреди мирного летнего дня вдруг откуда-то взялись эти люди в закопченных кожаных рубахах, со свирепым блеском зубов, с дико горящими глазами сквозь полумаски шлемов, с разящим железом в руках. Им ничего не было надо – только убивать. От них веяло гарью, как от истинных посланцев геенны.

Жители даже не успели собраться вместе: те, кто успевал убежать, так и неслись прочь, в поля и рощи. Те, кто сумел закрыться в доме, уцелел лишь до той поры, пока русы не дошли до края села и не убедились, что напасть больше не на кого. Позади них по всей улице лежали десятки трупов. Сухая беловатая пыль напиталась свежей кровью.