Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

– Если пошуметь по проливу, то греки, может, городцы-то свои плавучие с места сдвинут, – продолжал Острогляд. – А там и наши поймут, что мы здесь живы… И проскочат к нам как-нибудь…

– Или мы к ним, – закончил Гримкель.

– Пошуметь? – повторил Фасти. – Как Свейн пошумел сегодня?

– Да. Нам теперь за своих мстить надо. И грекам, – Гримкель дернул рукой, будто хотел притронуться к обожженному лицу, вымазанному смесью меда и масла, но вспомнил, что этого делать не надо. – И кресту их!

– Истинно! – одобрил Ингвар. – У кого в руке меч, того крестом не возьмешь!

* * *

Мистина сидел на вершине пригорка – самого высокого в окрестностях. Звезд в небе над Греческим царством было так много, что оно казалось сплошь усыпано сверкающей солью. Внизу хорошо была видна вереница костров: войско готовило еду. За спиной у Мистины тоже пылал огонь; отблески играли в позолоте шлема рядом на земле, в серебряных очертаниях змея на обухе секиры.

Вид собственных костров навевал жуть. Перед глазами метались по горящим лодьям горящие люди. Отгоняя видения, Мистина невольно проводил рукой по шее и груди – будто пытался убедиться, что цел. Потирал запястье под витым серебряным браслетом – легкий ожог с погребальной лодьи уже прошел. Екало сердце от мысли: а что, если той ночью он выкупил свою жизнь и благополучие дружины? На Чернигиной лодье он едва не отдал себя богам Нави по доброй воле, они посчитали его за своего – и теперь уберегли?

Однако очень многим пришлось последовать за Чернигой в Навь – и по той же огненной дороге. Только живьем… Мистину пробирало холодом при мысли, что погребение близ устья Дуная и огненная битва в проливе как-то связаны. Он не хотел даже в душе брать на себя вину: слухи о том, что у греков есть какие-то ручные молнии, доходили до русов и раньше, но их считали обычным трепом купцов. Но огненное погребение старика стало пророчеством сегодняшнего ужаса. И он, Мистина, это затеявший, невольно сделался вещуном. Он передергивал широкими плечами, пытаясь сбросить это ощущение. Боги не случайно послали ему воспоминание о древнем конунге Хаки, что сам, умирая от раны, повел горящий корабль в море.

Но сделанного не воротишь. И погибших не вернешь.

Иногда Мистина поглядывал на восток: там, за устьем Боспора Фракийского, притаились во тьме огненосные плавучие змеи. На то время как стемнело, все десять хеландий стояли клином, острием в пролив, готовые принять в клещи любого, кто попытается или войти в Босфор, или пройти мимо устья на запад. Ни единого огонька не выдавало их присутствия, но обостренное опасностью волчье чутье подсказывало Мистине: они по-прежнему там.

Эту ночь, как и предыдущую, русское войско проводило на берегу Греческого моря, только не с запада, а с востока от негостеприимного пролива. Лодьи растянулись длинной вереницей вдоль мелководного побережья. Более глубокая осадка не позволяла хеландиям сюда подойти, и это спасло русов. А может, у Романова полководца имелись и другие замыслы. В этой части моря даже купцы русов не знали глубин, а греки были здесь дома, и от них можно было ожидать любой пакости.

Так или иначе, в море стая огненосных змеев прекратила преследование, и русское войско получило передышку. Насколько долгую – никто не брался угадать. Может, до утра, а может, через два удара сердца плавучие городцы двинутся вперед и снова выстрелят по лодьям струями жидкого огня. «Будто молнии с неба, пес твою мать!» – восклицали отроки, когда пришли в себя хотя бы настолько.

Еще до темноты, убедившись, что хеландии не трогаются с места и, судя по всему, полоса мелководья вполне надежно защищает русов, Мистина велел всем оставаться близ лодий, а сам с хирдманами поднялся на ближайший высокий пригорок. Перед ним расстилалось с одной стороны море – все такое же приветливо-синее, лишь чуть потемневшее к вечеру, – а с другой покрытая зеленью скалистая земля. На холме в отдалении виднелись крыши довольно большого селения, высилось каменное здание церкви. Но, сколько он ни вглядывался, никаких признаков присутствия греческих войск не находил.

Оставив на холме дозорных, Мистина вернулся к своим и приказал высаживаться, перевязывать раненых, отдыхать. Многих еще била дрожь, у иных от потрясения даже слезы блестели на перекошенных лицах. Мистина сохранял невозмутимость, стиснув зубы. Его поддерживало сознание, что среди уцелевших он старший и все ждут от него указаний – что делать и как выжить. О море нечего было и думать: три хеландии стояли напротив, приблизившись к берегу настолько, насколько им позволяла глубина. Попробуй русы сунуться к проливу – те снова метнут жидкий огонь.

Греки пытались не пустить русов к Царьграду, но на город Мистине теперь было плевать. Там, в проливе, остался Ингвар, и Мистина изводился от тревоги. Тяжело ранен князь или не очень? Жив? Кто с ним из людей? Соединился он с Хельги Красным или не сумел? А что, если в плену? Ведь там, на берегах пролива, близ заставы Иерон вполне могли обнаружиться царские войска. Сам Мистина на месте Романа непременно выслал бы туда конницу, чтобы порубили незваных гостей, когда те побегут от огнеметов и попробуют высадиться. Зажатые между огненосными хеландиями и тяжелой царской конницей, те были бы обречены. И может, сейчас, когда он терзается, лелея крохи надежды, волны уже смыли с песка последние капли крови его побратима… Твою мать!

Альва Мистина отправил на лодье вдоль берега – бегло пересчитать стоящие здесь суда и созвать бояр. Первым делом нужно было определить, сколько сил русы сохранили, и взять управление в свои руки. Собственную дружину он уже пересчитал: неведомо куда делись лодьи Скудоты, Тычины, Милорада и Путилы. Мистина верил, что они еще найдутся: никто из его людей не мог оказаться впереди него во время боя, а плевки огненосных хеландий до него почти не достали. Надо думать, люди с перепугу умчались слишком далеко вдоль берега на восток и еще объявятся.

Видя, что пока ничего ужасного больше не происходит, отроки полезли купаться. Синяя теплая вода, еще утром такая приветливая на вид, сейчас казалась грязной, вонючей, мерзкой. Но Мистина пересилил себя и, избавившись наконец от доспеха и пропотевшей одежды, тоже вошел в воду. Мерещилось, даже собственные волосы пахнут гарью. Но, уже нырнув, вздрогнул: показалось, что сейчас навстречу поплывут обгорелые трупы…

И снова он вспомнил погребение Черниги. Тогда он видел Навь вокруг себя. Теперь он куда лучше знал, как она выглядит и чем пахнет. От этих ощущений мутило.

Вынырнув, снова увидел хеландии. Те стояли на прежних местах, греки с палубы наблюдали за русами. Вокруг Мистины плескались отроки; иные знаками показывали грекам, что о них думают, кричали всякое. А значит, пришли в себя.

Когда Мистина вышел из воды, на берегу его уже ждал Тородд. При виде родного Ингварова брата у Мистины радостно дрогнуло сердце – подумалось, что Тородд может что-то знать. Но, даже не успев задать вопрос, увидел в голубых глазах под рыжеватыми бровями ту же надежду. Все думали, что именно он, побратим, самый близкий Ингвару человек, должен что-то о нем знать, даже когда узнать что-то совершенно неоткуда.