Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Безжалостная смерть, как трехголовый змей, наперебой хватала жертвы тремя черными пастями – огненной, водяной и железной.

* * *

Навстречу второму огнеметному залпу гриди не сумели вовремя поднять щиты. Ингвар лишь успел увидеть, как прямо на него и его людей летит пылающее облако в черном дыму, разбрасывая во все стороны жгучие брызги. По привычке он наклонил голову, пряча лицо и выставляя навстречу опасности железную макушку шлема – и перед глазами разлилось пламя. В лицо полыхнуло жаром, слух резанули крики, неясные из-за шума ветра. Забой и Вибьерн, пытавшиеся его прикрыть, сами вспыхнули, как просмоленная пакля: огнем были облиты их кольчуги и шлемы. Вспыхнул панцирь на груди Ингвара, в лицо ударил черный дым и жар, не давая дышать. Ингвар выронил копье и невольно схватился за грудь, но тут же отдернул руки, обожженные пламенем и раскаленным железом.

Кто-то схватил его левую руку, вскинул вверх, что-то прокричал. Ингвар жмурился и рычал от боли, задыхаясь и не в силах даже открыть глаза или толком вздохнуть. По левому боку скрежетнуло железо, потом чьи-то руки грубо наклонили его и рванули с него панцирь через голову. Но наплечник зацепился за шлем; кто-то заставил его запрокинуть голову и рванул ремень шлема, едва не задушив. Шлем со стуком упал на доски, голове стало легче, но кожу лица снова обожгло, и Ингвар заорал, уже не в силах сдерживаться и не помня, зачем это надо. Новый рывок – и жар спал. Гримкель Секира, с диким оскалом, яростно рыча и жмурясь сквозь опаленные брови и ресницы, отшвырнул пылающий княжеский панцирь за борт – прямо в огненное море, чадящее черным дымом.

– Сюда! Ингвар! Тащи его сюда! – долетало с другой стороны.

* * *

Лодья Ингварова двоюродного брата Фасти шла позади княжьей на небольшом удалении и не попала ни под первый, ни даже под второй залп. Зато Фасти хорошо видел, что произошло с дружиной князя. После первых молний, с ясного неба прицельно упавших на русские лодьи, Фасти, как и многие вокруг него, дал приказ к отходу. Но потом опомнился; его лодьи сталкивались с теми, что шли позади, и оттуда делали знаки: назад, назад!

И он увидел, что горит лодья его брата-князя, а с бортов в клубах дыма – один за другим и сразу по многу – летят какие-то пылающие бревна. Лишь очень не скоро – как показалось – Фасти осознал: это люди. Это гриди Ингвара один за другим исчезают во взбаламученных, чадящих волнах, чтобы больше не всплыть. Он искал глазами брата, выглядывая над верхней кромкой щита, но на том месте под кормой, где должен быть князь и его стяг, видел лишь неясное копошение фигур в пламени и черном дыму.

– Вперед! – заорал Фасти. – К Ингвару! Ну, вперед, сучьи дети, я сказал, йотуну в душу мать!

Повинуясь столь решительному приказу, смутившиеся было хирдманы налегли на весла, и лодья двинулась вперед – туда, где голубая вода сменялась огненной. Сам сидя на руле, Фасти ловко обвел ее вокруг пылающего пятна и подошел к княжьей лодье со стороны чистой воды.

– Гримкель! Сюда! Тащи! – кричал он, в то время как его хирдманы удерживали лодьи на месте и поднимали щиты, всякий миг ожидая нового потока огня.

В щиты с треском впивались стрелы.

* * *

Пылающий ад распахнул пасть по всей ширине Босфора, где одиннадцать огненосных хеландий встретили тысячу скифских лодок. Каждая, бросая «влажный огонь» из трех сифонов, с носа и бортов, подожгла уже по десятку вражеских судов. С места стратига на корме, где рядом был укреплен сиявший позолотой и самоцветами военный крест, патрикию Феофану отчетливо было видно, как те горят, крутятся на месте, сталкиваются между собой, ломая и теряя еще торчащие в уключинах весла; как пламя разворачивает свой парус на их мачтах, как летят в воду охваченные огнем фигурки. Душный дым носился тучами, от треска и воплей звенело в ушах.

Милостью Божьей, скифы сами облегчили ромеям задачу. Полуживые, кое-как починенные хеландии имели очень слабый ход и плохо слушались руля, но скифы на своих посудинах облепили их со всех сторон, подойдя на расстояние огнеметного выстрела. Хеландии могли делать свое дело, оставаясь на месте, а это давало возможность вести стрельбу огнем и стрелами одновременно.

– Крест победит! – не помня себя, кричал обычно сдержанный патрикий, воочию видя превосходство ромейской ученой мысли, боевого опыта трех веков, прошедших после изобретения «влажного огня», а главное, истинной веры, что дает Божью помощь. – Крест победит!

Сифонаторы усердно качали рычаги, готовя смертоносные устройства к новому залпу. Стрелки из тагмы схол с высоких палуб осыпали скифов стрелами, находя жертвы среди тех, кто еще метался на лодьях, и среди тех, кто пытался плыть, ища спасения от огня в воде.

– Кирие элейсон! – отвечали гребцы, не принимавшие участия в стрельбе. – Господи, помилуй!

* * *

Забыв о битве, русы с пылающих лодий кидались за борт. Но сама морская вода стала огнем; спасаясь от пекла на днище и скамьях, отроки оказывались в пекле за бортом. Огненная река из страшных преданий о посмертном пути вдруг поднялась над шелковистым Греческим морем. Обожженные, ошалевшие от боли и безвыходности, ничего не понимающие люди делали последний судорожный вздох среди огня, давясь собственным криком, и шли на дно. Исчезали в пламени, плясавшем над поверхностью воды, в клубах душного черного дыма.

Колояр и Соломка шли на лодье Хрольва. От первого залпа они спаслись, пригнувшись и скорчившись за щитами.

– Бросай, бросай! – кричал Колошка брату, видя, что щит пылает прямо в руках и начинает обжигать руки.

Некогда было думать, что происходит. Отшвырнув свой щит, Колошка увидел перед собой Любомила: у того горела спина. Огонь плясал над железными кольцами кольчуги, будто та была из соломы, и это невероятное зрелище создавало чувство пребывания в жутком сне. Но думать было некогда: так или иначе, а человек горел! Бросив весло и вскочив, Любомил завертелся, бестолково хлопая руками по плечам, будто пытался сбить огонь, но лишь обжигал ладони. Потом споткнулся и упал, воя от ужаса, как зверь.

Колошка заметался: мелькнула мысль зачерпнуть чем-нибудь – хоть шлемом – воды из-за борта, но этого явно было мало. Тогда он схватил из-под скамьи чей-то плащ, набросил на спину Любомила и стал бить по ней, как обычно сбивают огонь с человека. Руки жгло, кое-где жар пробился через толстую валяную шерсть, но все же погас.

Отбросив плащ, Держанович освободил голову и спину Любомила. Тот, весь красный, жадно ловил воздух ртом. Судя по багровому лицу и вытаращенным глазам, было больно, да так, что даже на стон сил не хватало. Кольчуга не сгорела, даже не продырявилась – Колояр почему-то ожидал этого, будто та и правда была соломенная, – а лишь почернела и стала скользкой, будто ее вымазали горелым салом. Но запах был совсем не съедобный – удушливый, мерзкий, совершенно чуждый. Так, должно быть, пахнет пламя Огненной реки в Кощеевом подземелье.

– Э-эй! – ударил по ушам чей-то предостерегающий крик.

Снова блеснула молния; Колошка сжался и юркнул под скамью. Пламя упало рядом, и тут же закричал поломка. Колояр обернулся: у брата горела кожаная рубаха на груди.