Моя тропа. Очерки о природе - Дмитрий Житенёв

Шуршали лыжи в снегу, шумел под верховым ветром кедрач, и слышно было собственное дыхание. Покрикивали кедровки.

Вдруг какой-то новый звук дошёл до сознания. И исчез. И вновь пришёл. Что-то очень знакомое было в нём, а что именно – никак нельзя было сразу угадать.

По вершинкам карликовой берёзки прыгал, приближаясь к нам, обыкновенный воробей. Мы остановились и молча смотрели на него, опершись на кайки. А он, нахохленный, скакал по веткам, перепархивал и, наконец, уселся в метре от нас. Видно, у него отлегло от сердца, когда он нас встретил. И казалось, что для него зима – не зима, что стужа, и ветер, и снег теперь нипочём.

Как попал он сюда в тайгу, в гольцы, где и корма-то ему не найти? Каким ветром занесло его в высокие горы от тёплых чердаков и овса около конюшни? Может быть, кочевала внизу в посёлке стайка синиц, и воробей ушёл с ними? Кто его знает, как он очутился здесь! Мы стояли и удивлялись, а Аргут сполз с лыжни и поплыл по снегу, принюхиваясь к серенькой птичке.

Мы торопились к перевалу и, пообсуждав эту удивительную встречу, пошли дальше. Воробей тихо зачирикал и заскакал по веткам за нами. Ему не хотелось расставаться с людьми. Ведь около них он кормился и грелся всю свою короткую птичью жизнь, они были для него чем-то вроде крова, тепла и пищи. Он словно убеждал нас остаться и не ходить туда, где нет леса, где торчат только чёрные камни из-под снега. Он потихоньку чирикал и прыгал за нами взъерошенным комочком, и Аргут останавливался и поглядывал на него, словно силился понять, почему он здесь, этот воробей, среди кедровок, клестов и глухарей?

За день мы не смогли одолеть перевал и в сумерках скатились вниз, к лесу, где было топливо, и можно было скоротать длинную ночь.

Ветер бродил по горам и вымётывал искры из костра. Было холодно и неуютно под кедром, где мы укрылись от непогоды. Hо это было единственное более или менее спокойное место в гудящей горной тайге. Здесь были мы, люди. И нам было, в общем-то, неплохо. Мы всю ночь варили чай и говорили о разных делах, потому что спать было невозможно из-за сильного ветра и холода. И нам казалось, что вот-вот сквозь шум заснеженной тайги послышится знакомое чириканье, и из темноты выпорхнет к костру наш воробей и будет греться вместе с нами. Можно было бы даже накормить его толчёными сухарями.

Но он не мог к нам придти, этот странный воробей. В такую ночную пургу не летают по тайге даже совы.

Мы ночевали, откопав в метровом снегу под широкими кедрами глубокую траншею. Уже в темноте мы валили кедровый сухостой и таскали стволы к стану. Здесь был край старой гари, и дров стояло много. Эти стволы были шершавыми от времени. Под рукавицами крошились лишайники и старая труха. К ночи мороз усилился очень ощутимо, но и в такой мороз можно спать в снегу, если хорошо сложен костёр, а стан не пробивает ветром. Но мы не успели до темноты перевалить через хребет и остановились на южном склоне.

Ночью от вершины Теты-коль, с юга, из Монголии пошёл ледяной ветер. Он дул очень сильно и не давал костру ровно гореть.

В снегу за костром вытаяла большая, до самых камней яма, и жалко было тепла, которое ушло, чтобы растопить такую массу снега. Нас было трое, и мы могли бы свободно уместиться в этой яме, но там были искры, дым и слишком сильный жар даже в этот лютый мороз.

И так всю ночь. С одной стороны жар, а с другой лёд. В эту ночь, как мы потом узнали, в долине на кордоне Чодро, было сорок два градуса мороза. У нас там, наверху, было, конечно, поменьше, но при таком ветрище – не меньше сорока, а то и побольше.

Солнце начало вставать прямо за вершиной Теты-коль. Нам ещё его не было видно, но оно, это холодное зимнее солнце, словно просвечивало сквозь стылую каменную громаду горы. И поэтому казалось, что вершина Теты-коль не из камня, а изо льда. Сначала я никак не мог понять, почему же она вся светится каким-то особенным внутренним сиянием, а потом оглянулся и посмотрел в западную сторону. Там, за нами и выше нас, на рассечённых гольцах и на скалах, сглаженных снеговыми надувами, лежали лучи солнца. Их отражение и освещало вершину Теты-коль. Лучи шли прямо над нами, шли в той невидимой вышине, которая кажется ещё выше, если не можешь её с чем-нибудь сравнить. А я ведь знал, что вершина Теты-коль поднялась больше чем на три тысячи метров. Теты-коль по-алтайски – семь озёр.

И на этой вершине, очень далеко от нас, в почти необозримой высоте сияла, словно маленькая свечка, геодезическая вышка, обледеневшая и вся в инее. Как-то осенью, во время великого переселения больших и малых зверей по тайге геодезисты видели около этой вышки одинокую белку. Она шла прямым, одной ей известным путём и попала на эту вершину. Геодезисты сказали мне, что лапки её были сбиты в кровь. Не знаю, правда это или нет – сам не видел такого ни разу. Знаю только, что лапки у белки, конечно же, мало приспособлены для долгого прыгания по острым и шершавым камням в россыпях и гольцах.

Когда мы скатились в долину, перегоняя друг друга на крутяках, и уже шли по кедрачам, я снова вспомнил про ту белку на вершине Теты-коль. Я увидел беличий след и вертикальную дырку в снегу. Около неё лежали две чешуйки от кедровой шишки. След повёл меня дальше и кончился возле большого кедра. Под ним было насорено чешуйками от шишки и скорлупой кедровых орехов. Это белка прокопала сквозь снег отвесный ход до земли, до шишки, достала её и ушла с ней на кедр.

Она учуяла шишку сквозь снег! Я смерил его толщину – девяносто восемь сантиметров. Почти метр! Вот это обоняние!

Когда зимой уходишь в горы не на один день, чего только не тянешь на своём горбу. Тяжести не меньше двух пудов. На сыпучем снегу в крутяках даже камусные лыжи сдают назад. Пока долезешь до намеченного места – бельё мокрое от пота, особенно на спине под рюкзаком.

Но вот – перевал. Тут начинается самое интересное. Спуск! Когда лезешь в гору – тратишь силы, а когда катишься вниз – и силы и нервы. Особенно в лесу, где приходится вилять между деревьями, кустами, выворотнями и где вперёд видно очень плохо. В гольцах тоже не легче, хотя видно порой на целый километр. Там местами снег так утрамбован ветрами, что, когда мчишься на большой скорости, очень трудно удержаться на ногах. На твёрдом, отполированном ветром снегу лыжи перестают тебя слушаться, вертятся, громыхают на неровностях и несут со страшной силой. Тормозить трудно, да и не имеет смысла – катиться можно только на скорости.

Вот так и катились!

Всегда перед спуском стоишь некоторое время. Отдыхаешь после подъёма. Рассматриваешь склон – в гольцах дальше видно. Выбираешь путь получше и поположе. Чем круче, тем хуже. Если упадёшь на скорости, так зароешься, что будешь пахать снежную целину, словно громадный плуг.

Так и стоишь. Вроде бы стараясь не подавать виду, что страшновато. Однако ехать надо. На вершинах заснеженных – солнце! Небо – ни облачка! Далеко внизу заваленные снегом темнеют пихтачи. Долгий и вообще-то не очень крутой склон сверкает и слепит.