Игуана - Георгий Миронов

Она нажала кнопку звонка возле большой стальной двери…

Октябрь в 1505 году был холодным, дождливым. Темнело рано.

Софья Фоминишна загасила лучину и закрыла глаза, чутко прислушиваясь – не позовут ли к Ивану Васильевичу…

Царь тяжко хворал и мучился болями. Не раз и не два за ночь звал государыню. Софья приходила, подолгу держала в теплых ладонях руку мужа, вспоминала, перебирала мысли по кругу. Мысли кружились как ранние снежинки, – то об одном, то о другом…

Дети… Обе дочери от Ивана Васильевича умерли во младенчестве. Потому ли, что обе Елены? Да нет. Вот упрямо назвала и третью Еленой, а та жила, выдали её замуж за польского короля и литовского великого князя Андрея Казимировича, и благо… Счастлива была… Феодосию, вторую дочь, выдали за князя Василия Дмитриевича Холмского… Не король, зато чаще видеться удается. Евдокию, правда, отдали за татарского царевича Петра, так и то – крещеный, не басурман… И ладно…

Пятерых сыновей родила Софья от мужа – Василия, Юрия, Дмитрия, Семена, Андрея… Все на отца, как его кровиночки, похожи.

Без любви-то бывает ли так, чтоб столько детей, и все собой хороши.

Была у них с Иваном Васильевичем любовь, была… Была и вся вышла? Нет, и сейчас есть… Ибо немощен от болезни, но силен духом великий князь, государь Всея Руси. Любовь к красавцу пройти может, а уважение к сильному мужчине – никогда.

Великой стала Русь. От золотоордынцев ослобонилась. Ливонский орден перед стременем своим согнуться заставила. Новгород Великим и княжество Рязанское отказались от независимой внешней политики. Казанский хан признал себя вассалом великого князя Московского. И Вятская земля Москве поклонилась. На Балтике русские свободно стали торговать, – шведы уж препонов не чинили после войны 1495-1497гг.

Сильному государству что мешает? Верно, – междоусобица. А рознь промеж князей да бояр отчего происходит? Как плесень в избе заводится она, если сырость в каком углу произошла. Поленятся строители мхом забить щели промеж бревен, вот и сырость.

Может, и слишком жестко они с Иваном Васильевичем действовали иной раз… Вот, недаром напраслину на них наводили, слухи распускали, что извели Ивана Молодого, сына царя от Марии, дочери тверского князя Бориса Александровича… Так и то – как судить… То, что Ивана в 5 лет женили на тверской княжне – на пользу усилению Русского государства, а то, что вокруг Ивана Ивановича Молодого, ставшего в 1485 г. тверским князем и заглядывавшегося на корону царскую, стали супротивники объединяться, тоже ведь правда. Всей правды не бывает. У одного она такая, у другого этакая…

Не спалось…

Слеза сама собой из глаза выкатилась. Жаль стало Софье Фоминишне умирающего в своей опочивальне царя. Как его литовский хронист назвал? «Муж сердца смелого и рицер валечный». По-польски «валка» – война. Рыцарь, стало быть, способный битвы выигрывать. И князь Андрей прав, говоря, что добивался успеха царь Иван Васильевич III совета ради с мудрыми и мужественными, и ничто не починати без глубочайшего и многаго совета.

А то, что советы её, Софьи Палеолог, среди других слушал и часто по её совету поступал, про то слухи ходили, а никто достоверно сказать не мог. Как иначе? Кто знает, что кукушка ночная кукует?

Судят по результату. А назвали Ивана – Великим. Стало быть, не плохой советчицей была ему жена. В шесть раз увеличил он русские земли, доставшиеся по наследству от отца. На смену Княжеству Московскому пришло Государство Всея Руси. Разница…

Ей вспомнился её приезд в Россию, в землю Руськую… В сопровождении папского нунция Бонумбре приехала она во Псков. Настороженно к ней отнеслись тогда на Руси. Поговаривали, что она папе римскому во племени, что сродственница ему. Митрополит Филипп был поначалу против этого брака, – понимал, что родство полезно, но душа была супротив «дочери апостольского престола», не приемля влияния «латинства».

Много воды с тех пор утекло в Москва-реке. После стояния на Угре и освобождения от татарского влияния стали поговаривать, что Софья сподвигла нерешительного Ивана на сей подвиг. И правда это, и нет в том. Иван сам решился на разрыв, а она – поддержала. Не все понимают, что Ивану можно было внушить лишь то, во что он сам уверовал. И что она, Софья, стремилась внушить великому князю Всея Руси лишь то, что сама принимала, во что сама веровала…

Одно верно поняли московские бояре: не могла гордая греческая царевна она принять, что стала женой татарского данника, не могла спокойно относится к тому, что при дворе многие знатные бояре поносные и укоризненные слова в адрес великого князя высказывают. Потому и поддерживала Ивана Васильевича в его стремлении власть упрочить, – и над татарами, иными ворогами, и над своими смутьянами.

Не спалось. Софья ворочалась с боку на бок, прислушивалась, не позовут ли к супругу, мучавшемуся уж которую ночь сильными болями нутряными.

Но тихо в царских покоях. Мирно… Брак-то их не всегда мирен был. Вспомнилось, как грозно глянул на неё Иван, когда увидел шитую её руками шелковую пелену – для Троицко-Сергиевой лавры предназначенную… Когда это было… В 1498 году… Увидел подпись на пелене – не «великая княгиня московская», а «царевна царегородская», грозно глазами зыркнул, сморщил нос, губами пожевал… Ничего не сказал, а видно – не доволен был.

И потом… Чуть не извел её с сыном. Доверился наушникам… Когда это было? До пелены, точно… В 1497 году, скорее всего. Стал грозно поглядывать на нее, на сына Василия. Тому всего-то 18 годков было. Глупости на уме, – пображничать, девок потискать. А царю стали наговаривать – измену сын затаил, вместе с матушкой. Греки, как их ни корми, они и есть греки. В декабре это было… Похолоднее, чем сейчас, во дворе – мороз, вьюга; в избе царской лепота, а государь её с сыном в морозный двор гонит, посохом стучит, ртом щерится.

Напраслину тогда возвели на них. Василия схватили, посадили его за приставы на его же дворе. Обвинили, что хотел отъехать от отца, пограбить казну в Вологде и на Белом Озере, учинить насилие над племянником Дмитрием, сыном Ивана Ивановича Молодого. Дескать, мать, – это она, Софья, извела отца, сын Софьин стремится извести сына Ивана Молодого!

Ох, лютовал Иван Васильевич! И то сказать, – ни за что, ни про что приближенного к царевичу Василию дьяка Федора Стромилова, да сына боярского Владимира Гусева, да князей Ивана Палецкого Хруля, да Щавея Травина-Скрябина жестокой казни предали: кого четвертовали, кого обезглавили, кого в острогах сгноили.

Ее, Софью царь поначалу в морозный двор выгнал – околевать от холода. Потом пожалел, – не простил, а сжалился, все ж любви меж них много было.

Вернул в царские покои. Но несколько дней видеть отказывался. А она тем временем узнавала, что гнев царский на её ближних людей пролился. Баб ближних, якобы, поивших её и Ивана Васильевича дурной водой с зельем в Москва-реке утопили.

А потом все опять обустроилось. А и как иначе, если любовь меж ними была сильная, с годами не притупившаяся. И вера друг в друга оказалась сильнее наговоров. Хотя, конечно, баб утопленных и князей страшно убитых уж не вернешь. Но, кто старое помянет, тому глаз вон. Так то…