Темное разделение - Сара Рейн

Когда мы вошли во внутренний двор, дети обернулись и посмотрели вопросительно, а некоторые даже свирепо (Мэйзи застыла в дверях; когда она была испугана, она как будто вся сжималась, словно хотела стать невидимой), но Робин сказала:

— Все в порядке. Это друг, и она хочет помочь. Я ей верю. — Подразумевалось: лучше и вы верьте ей. — И она поклялась никогда не рассказывать о том, что видела.

(Думаю, что пара мальчиков по-прежнему глядела на нас с подозрением; ясно было, что не для всех троекратно произнесенная клятва являлась надежной гарантией, но Робин сказала это так авторитетно, что никто не посмел ей возразить. За что я была глубоко благодарна.)

Мальчик, который был на вид старшим, с копной волос соломенного цвета, сказал:

— Все готовы, — и я услышала в его голосе небольшой акцент. Возможно, восточноевропейский. Он казался заводилой, лидером или, по крайней мере, оратором, и по контрасту со светлыми волосами у него были черные, злые глаза. Я представила, как он заставляет детей сражаться против жестокого режима, и даже призывает их к маленькому бунту.

— Он готов? — спросила Робин, и мальчик с соломенными волосами жестоко пнул пленника под ребро.

Мужчина вздрогнул от боли и попытался откатиться в сторону.

— Он готов, — сказал мальчик презрительно.

Я спросила:

— Что вы хотите с ним сделать?

— Он должен быть наказан, — сказал мальчик, уставившись на меня. — И тогда остальные, увидев, что с ним случилось, больше сюда не придут.

Он обернулся к Робин:

— Ты уверена, что ей можно доверять? — Он подозрительно покосился на меня.

— Да, говорю тебе.

Странно, но я почувствовала благодарность за такое безоговорочное доверие со стороны Робин и осталась на своем месте, решив ни в коем случае не вмешиваться в происходящее.

Робин уже стояла среди других детей, она пристально смотрела на распростертого на земле человека.

— Ты один из свиней, — сказала она. — Я знаю это, потому что видела тебя уже. Ты один из людей Данси. Мэтта Данси.

При звуке этого имени дети поежились, а младшая девочка боязливо оглянулась через плечо, как будто за ней кто-то следил из тени деревьев. Так я впервые услышала имя Мэтта Данси и мгновенно возненавидела его.

— Мы все видели тебя с ним, — сказала Робин. — Все мы, и Энтони видел тебя. Ты забрал его маленькую сестру.

Я поняла, что Энтони — это черноглазый мальчуган с соломенными волосами. Он сказал:

— Она спряталась от тебя той ночью. Она спряталась под кроватью, сжалась в комочек и пыталась стать маленькой, такой маленькой, чтобы вы не заметили ее, и она молилась, чтобы вы не нашли ее.

— Я слышала, как она молилась, — сказала маленькая девочка, которая казалась такой испуганной. — Она говорила шепотом, но я расслышала — «Добрый Иисус, кроткий и нежный, присмотри за мной, малым дитя».

У девочки был нежный, вежливый голосок, и я представила, что когда-то она была любимой дочерью в хорошей семье, где ее научили повторять молитвы и всегда почитать старших.

— Ей было восемь лет, моей сестре, — сказал Энтони, по-прежнему пристально глядя на лежавшего на земле. — И ты вытащил ее, перебросил через плечо и унес прочь. Она все время кричала и пыталась удержаться за спинку кровати, но ты отцепил ее пальцы и унес ее прочь.

В его голосе не слышалось никаких эмоций, кроме холодной ненависти, и мне опять захотелось плакать. За ту маленькую девочку, которая пряталась под кроватью и молилась, за всех детей, собравшихся у колодца. Но желание заплакать смешивалось с желанием сорваться с места и бить этого человека ногами до тех пор, пока он не запросит пощады.

Оглядываясь назад, я с любопытством обнаруживаю, что во всем верила этим детям. Я и сейчас не сомневаюсь в их словах. Они, конечно, умели ловко врать и обманывать, приспосабливаясь к жестоким правилам Мортмэйна, но в них не было фальши или лицемерия. Они знали, что делал этот человек и такие, как он; и они хотели наказать его.

Вдруг Робин сказала:

— Пора, — и, словно повинуясь приказу, дети двинулись к своему пленнику.

Я абсолютно ничем не могла ему помочь, даже если бы хотела. Но после всего, что я видела в Мортмэйне, и принимая во внимание сказанное Робин и Энтони, я и не хотела. Бунтующая, ожесточенная часть меня (часть, которую Эдвард предпочитает не замечать и на которую его мать всегда жалуется, но та самая часть, которую Флой любил и всячески поддерживал) сказала: пусть делают, что делают, пусть накажут это злое создание.

Но даже бунтующая часть не была готова к тому, что они сделали.

Две девочки достали кусок толстой веревки — я думаю, что они взяли ее в той ужасной комнате, где женщины выбирают паклю, — и Энтони осторожно взобрался на парапет, а двое мальчиков держали его за лодыжки. Рама с воротом была довольно большой — там были две толстые палки с поперечиной, и эта поперечина была на метр выше кирпичной кладки, так что Энтони стоял на цыпочках и едва дотягивался до нее. Он был тощим и, возможно, недокормленным, но, ухватившись за вертикальные палки, он отцепил ведро и затем привязал веревку к большому железному крюку.

Три мальчика с силой потянули веревку, чтобы проверить, что она хорошо закреплена, потом они сделали петлю на свободном конце. Нет, не простую петлю. Петлю для повешения. И я услышала, что две самые маленькие Девочки что-то поют тихо, почти шепотом, но четко проговаривая каждое слово:

Пустынный брег и лунный свет —

Стада овец заблудших.

И виселицы черный крест

Скрипит и ноет жутко.[14]

Виселица. Виселица из двух балок, образующих крест, скрипит и стонет. Я слышала эти строки однажды, в доме Флоя, когда профессор, который писал стихи, читал их вслух в переполненной комнате. Эти строки были частью циклической поэмы, поначалу казавшейся буколической, будто бы написанной об этой части Англии шропширским мальчиком, которому пришлось покинуть эти края. Но если заглянуть глубже (и, кстати, Флой рассказал мне, как это сделать), в этом стихотворении не было ничего от пасторали. Услышав эти строки в Мортмэйне, я поняла, что профессор — его имя было Хаусмен — скорее всего, очень хорошо знал о темных тайниках мира и написал об одном из них. Стихи показались мне страшными, когда я их слышала в первый раз, но услышать, как их поют дети, эти дети, решившиеся на страшное дело, было куда страшнее, это было зловещим и абсурдным.

Господи боже мой, думала я, я знаю, что они хотят сделать с ним, и не важно, кто он, человек-животное, и, что бы он ни сделал, мне нужно помешать этому произойти… Нужно?