Скверное дело - Селим Ялкут

Все это время Балабуев не сводил глаз с женского лица. Опасность не миновала. Но что-то в Берестовой стало оттаивать, хоть глядела она по прежнему тяжело. Что-то все же менялось.

И тут зазвонил телефон. Рука с пистолетом шевельнулась. — Не надо. — Попросил Балабуев. — Я только трубку подниму. Знают, что я на службе должен быть. А сам, молчок. — И Балабуев пальцем возле рта показал, что будет молчать. Звонил Картошкин, напрашивался на встречу. Повезло Федору. Балабуев помнил давешнюю встречу с прессой, и нервы бы Картошкину помотал. Но сейчас не тот момент. Балабуев отвечал односложно и положил трубку.

— Вот, видите. — Обратился к Берестовой. — В точности, как мы договаривались. Теперь от вас жду…

Договориться о встрече с Картошкиным оказалось просто. А вот где? Оказалось, места подходящего нет. Ясно, что не в не в кабинете следователя. Встретились на улице, откуда перешли в кафе. — Именно в кафе. — Настаивал Картошкин. Он уже присмотрелся и буквально затянул за собой удивленного Балабуева. Конспирация, однако. Столик в углу, за колонной, со стороны не просматривался, а самому можно было выглядывать. Заказали чай и по пирожному бизе. Картошкин захотел, и Балабуев взял за компанию. — Что тебя, Федя, на сладкое потянуло?

— По контрасту с жизнью. — Картошкин взволнован был чрезвычайно. Балабуеву было не привыкать, но какова сама история… Такого следователь не ожидал…

— Голову прихватили, сбоку надавили, я и отключился. За минуту. Куда там, вздохнуть не успел. — Рассказывал Картошкин.

— Ловко сработано. У нас в Управлении чему только не научат. Но чтобы такие приемчики…. — Балабуев осмотрел место укола. — А ко мне зачем пришел? Сказали тебе помалкивать. Вот бы и помалкивал.

— Зачем, Сергей Сидорович, мне вас бояться? Сами знаете, я не убивал. И скрывать мне от вас нечего. Что бы я рассказал, чего вы не знали?

— А если это моя работа? Мог в тебе усомниться и такой фокус устроить.

— Могли. — Согласился Картошкин. — Значит, сами и убедились. Но это не вы. Я потому на выступление ваше пришел. Думаю, спрошу в лоб. Если он, вы, то есть, обязательно себя выдаст. Хоть чем-то, но выдаст.

— Ну, и как? Я или не я?

— Не вы. — Горячо опроверг Картошкин. — Я так и рассудил. Все расскажу. Зачем мне между двух огней ходить. Нужно в одну сторону прислониться. Вы меня в это дело втянули.

Балабуев возмутился. — Это ты, Картошкин, сам себя втянул. Своим длинным носом. Мы бы это дело давно списали. Мало ли кому по голове дали. Не удалось задержать по горячим следам… сдавай в нераскрытые…

— Я не причем. Начальство ваше интерес проявляет. Иначе давно бы прикрыли. Народа кругом сколько, сегодня жив, завтра нет. А тут такое внимание. Теперь и до меня добрались.

— Да, Федя. — Вздохнул Балабуев. — Похоже, влип ты в историю. Не оставят они тебя в покое.

— Да, кто это — они? — Взвизгнул Картошкин. — Я здесь причем? Ищите себе, ловите…

— А ты как думал? — Разъярился Балабуев. — Будешь в музее с девочками кофий пить и котов с блюдечка кормить? А Сергей Сидорович пусть землю носом роет? Нет, Федя. — Зловеще вещал Балабуев. — Они за тебя крепко взялись. И удрать тебе некуда, достанут.

— А может, не только меня?

— А кого еще?

— Я свое отговорил. Отпустили, как видите. Вас, Сергей Сидорович. Это вас проверяли, а не меня. Я для них — ваш человек.

Балабуев только вздохнул (тяжело выслушивать неприятную правду). — Ты, Федя, много на себя берешь. Я тебе такого разрешения не давал. Лучше скажи, что думаешь по этому поводу? Ты человек с фантазиями, вот и прояви. Небось, диктофончик захватил, пишешь меня сейчас?

Картошкин не стал отрицать. — Защитные меры я принял. Записку с подробным изложением в надежном месте оставил, на всякий случай. А выбираться нам вдвоем придется. Моя записка и вам может пригодиться.

— С каких это пор? Ты, Федя, не наглей. — Балабуев старался говорить уверенно (с трудом, но получалось). — Я тебя хоть сейчас могу на нары отправить. Там будешь слезы лить. Но мафия тебя и там найдет. Я теперь твоя единственная защита, потому ты и пришел. Выкладывай все, как на духу, и учти, для себя стараешься.

Тут официантка подоспела. Заказали еще чай. Еще пирожных. Со стороны получалось как-то не по-мужски.

— Вон, люди пивом пользуются. А нам нужно свежую голову иметь. — Кивнул Балабуев.

— Я, когда с вами познакомился (Картошкин опасливо поглядел на следователя), как раз материал изучал. Про русский трактир. Там такие посиделки, как наши, за милую душу. Полный самовар, сахар кусками, баранок вязка. А потом уже остальное.

— Тут мастера объявились рассказывать, как икру ложками ели. Зубов нет, стоматология дорогая, так они икру… А ты про сахар кусками. Не знаешь, кому верить… Учти, каждый за себя платит.

— Учитываю. — Картошкин вздохнул. — На вас не подумают. Я ничему не удивлюсь. А сладкое с детства люблю, еще до созревания вторичных половых признаков. С тех пор осталось. Еще можно вопрос? Как это вам удалось так легко меня в музей зачислить?

— Кадровик в Музейном управлении знакомый, от нас перешел. Плахова не было. Образование у тебя подходящее. И желающих сейчас не густо. Кому интересно за такие деньги.

— Ловко получилось. Потому эти и удивились. Кто такой, чем занимается? И главное, почему оказался на месте драгоценного Павла Николаевича.

— Похоже, что так. — Согласился Балабуев. — Потому с меня требуют. Кто убил?

— И что этот Кульбитин потерял. — Добавил Картошкин.

Балабуев оценивающе глянул. — Берестова мне заявление принесла. О пропаже панагии. Икона такая пятнадцатого века. Вроде бы, Кульбитин взялся продать. Рукописи какие-то. В общем, это, Федя, по исторической части. А тут еще выставка.

— Грек профессор приехал с той же целью. Громадную книгу хотят сделать. Литературно-художественное издание. Со всеми этими рукописями. Пророчествами. Мост перебросить из того времени.

— Не дожил Кульбитин. Его работа. На пару дней не успел. А иначе поднял бы шум на весь мир. Хоть был я на этой выставке. — Балабуев разговорился. — Ты мне ответь, Федя, что они хотели этим сказать. Сплошное уродство. Разве так мы с тобой выглядим? Вон (кафе заполнялось хорошо одетыми людьми), люди как люди. А эти… Для чего?

— Таково современное направление. Опять рабочего с колхозницей выставлять? По мне, так лучше.

— Это кому как кому. Ладно, с искусством — дело темное. Скажи, а что ты про эту Берестову думаешь?

— Не знаю. Не встречался.

— Но звонок из диспансера ты принимал?

— Да. Приглашалась на плановое обследование.

— Такая она и есть. Эта выставка прямо для нее придумана. С учетом крайне болезненного сознания. Но кто-то за все платить должен.