Скверное дело - Селим Ялкут

— А с маньяком вы дело имели?

— С маньяком? — Балабуев задумался и забормотал. — Маньяком, маньяком…

— Ну, да. С маньяком.

— Педофилами у нас отдельно занимаются. Насильники были, это которые по женской части. Подлая порода. Мнения с психиатрами расходятся. Оправданий им не нахожу. Пусть даже в больной психике. Там много неясного. Спорим между собой, ошибаемся. Единого мнения нет. Общественность волнуется

— А женщины маньячки не попадались?

— Женщины? — Балабуев задумался и, как казалось, всерьез. — Вопрос еще подлежит изучению.

— Пресс-агент встала. — Это наша первая встреча. И, конечно, будет продолжение. Работа, как видите, очень непростая. И вопросов всегда больше, чем ответов.

— Не знаю, как им. — Балабуев спешил, и глотал на ходу чай в служебной комнате. — А для меня польза есть.

— Какая? — Удивилась пресс-агент. Сергей Сидорович не выглядел довольным.

— Помогает привести мысли в порядок. — Балабуев покрутил у виска пальцем и поспешно удалился.

Сразу после интервью Балабуев отправился в больницу. Именно сюда он спешил. Иван Михайлович находился на дневном стационаре, раз в неделю его брали на сутки или двое. Вчера сыщикам повезло, будь Иван Михайлович дома, перехватил бы звонок, и диспансер остался бы тайной. И сегодня Берестов еще здесь. Именно на это Балабуев рассчитывал, потому и спешил. Дома в присутствии Маши расспросить Берестова было бы невозможно, а к себе вызвать, тем более.

Доктор попался из тех, кто особенно нравились Балабуеву. Занят работой и равнодушен к посетителям.

— Как он?

— Берестов? Ничего. Отдыхает.

— Посетителя примете? Поздороваюсь и назад. — Балабуев решил без необходимости не представляться. К милиции было неровное отношение.

— Дочь просила оградить…

— Я в курсе. Мы с ней разговаривали. — Что правда, то правда, разговаривали. А подробностей Балабуев не уточнял.

— Проходите, если так. Он в двенадцатой.

— Отдельная палата?

— Дочь просила. И вообще, у нас принято. Стационар отчасти платный. Мы и не скрываем.

— А чего скрывать. — Поддержал Балабуев. — Отчасти — это еще по-божески. Значит, в двенадцатой.

— Да, только недолго. Если не спит.

— Ничего, рядом посижу. Порядки знаю. Согрею теплом души.

— Добрался Балабуев, постучал и вошел. Иван Михайлович не спал. Полусидел. Спинка кровати приподнята. Подушка подложена. Глава живые, любопытствующие. И встретил Иван Михайлович Балабуева заинтересованным взглядом. Пришло, наконец, время знакомиться.

— Я — следователь, фамилия — Балабуев. Вот удостоверение, у нас принято представляться. Я знаю, плохо не подумали, но порядок. Извините, что вот так. Пробрался. Работаю над делом вашего хорошего знакомого Кульбитина Павла Николаевича. Знаете ведь, какое с ним несчастье. Думаю, захотите помочь.

В глазах Берестова был вопрос.

— Не нашли. — Жаловался Балабуев. — Но ищем. Не сдаемся.

— Если смогу — Берестов задвигался.

— Всего несколько вопросов.

Иван Михайлович щедро кивнул.

— Может, передавали что-нибудь. У Павла Николаевича пустой портфель. А отпечатков никаких. Рылись, искали, а потом стерли. Позаботились, знаете ли. Не исключено, что знакомые. Случайные грабители вряд ли бы догадались.

— Сейчас народ грамотный.

— То же верно. Но может быть, что-то передавали. Вы или кто другой. Историческими документами, я слышал, увлекались. Вы и он.

— Это было. От прадедов остались. Машенькина родословная.

— И ваша?

— Что моя?

— Дочь она ваша?

Иван Михайлович недолго колебался. — Не родная она мне. Приемная. С младых ногтей. Она и не знает.

— Думаю, знает. Или догадывается. Она к Павлу Николаевичу приходила, искала ответ на этот вопрос. Хотела вам почку свою предложить. Ее перед этим тестировали на совместимость и определили несоответствие.

Иван Михайлович задвигался, Глаза его закрылись. И слеза выкатилась. Натуральная слеза. Сначала из одного глаза, потом из другого.

— Ну, дает. — Подумал Балабуев.

— Не могу долго разговаривать. — Пожаловался Иван Михайлович.

— А долго не будем. Дочь за вас переживает. Алексей Григорьевич — директор музея места себе не находит. Павел Николаевич убиенный тоже волновался.

Иван Михайлович не ответил. Балабуев переждал момент. — Я почему хочу спросить. Кульбитин как раз пострадал после того, как Маша к нему пришла с результатами экспертизы. Она, может, и не догадывалась.

— Огорчаете вы меня, молодой человек. А у меня давление поднимается.

— Что вы. Любит вас дочь. Очень любит. Я, в основном, по ее поводу пришел посоветоваться. Могу полезным быть.

Иван Михайлович по очереди открыл глаза, и обратился во внимание.

— Звонили Павлу Николаевичу, а его по известным причинам среди нас не оказалось. Просят дочь вашу придти в диспансер на плановое обследование.

Иван Михайлович выразил недоумение.

— По поводу византийских мечтаний. Чепуха, конечно. Но знаете, какие наши порядки. Помочь не помогут, а затаскают за милую душу. Маму позвать не успеет.

— При чем здесь мама?

— Вот и я говорю. Вас нет, Павел Николаевич из-за облаков сочувствует. А больше некому. Придут с милицией, с участковым. Как вы сможете помочь дочери в таком состоянии? Никак. А я смогу. Как сотрудник этих самых органов.

Иван Михайлович был весь внимание.

— Но я должен знать. Сами понимаете. Это она благодаря вашей заботе византийской царицей себя вообразила? Поймите, если вы не родной отец, могут быть вопросы. Она царица, а вы при ней, извиняюсь, кто? Мужчина вы видный, на евнуха не похожи. Нравы сейчас, сами знаете, какие.

— Богом клянусь. Ни сном, ни духом…

— Бог и прощать умеет. А она — царица, ей решать. Но я могу различить. Где отчим, а где… с другими намерениями. Знаю, воспитали ее, как дочь.

Иван Михайлович благодарно закивал. — В детстве читал ей сказки. Муха-цокотуха. Позолоченное брюхо. Самая любимая.

— Это Византия такая? Позолоченная.

— Я — одно, мать — другое. Она Машу готовила. Внушала, изо дня в день. Воспитывала, учила. У них секта была, обряды византийские. Женщины увлекались. Одеяния. До сих пор в сундуке лежат. Вначале, вроде бы, невинно. А потом переболела тяжело, и с тех пор, как головные боли или погода меняется. Начинается затмение.