Блеск шелка - Энн Перри

Наконец, спустя два дня, к Паломбаре явился посланник, чтобы проводить его к понтифику. В развевающихся на ветру мантиях они прошли по улице и пересекли площадь. Паломбара пытался придумать, о чем бы спросить у этого человека, чтобы выведать, побывал ли Виченце у папы, но вопросы, приходившие на ум, казались ему нелепыми. Закончилось тем, что они проделали весь путь в молчании.

Его святейшество Григорий Десятый, облаченный в роскошные одежды, выглядел изможденным в мягком солнечном свете, озарявшем комнату. У него был сухой кашель, который папа пытался скрыть. Сразу же после обычного ритуала приветствия Григорий перешел к делу, словно испытывал недостаток времени. Хотя, возможно, он уже встречался с Виченце, и то, что он решил принять Паломбару, было лишь данью вежливости с его стороны и ничем более.

– Ты хорошо поработал, Энрико, – серьезно сказал папа. – Мы даже не ожидали, что столь великая цель, как объединение христианского мира, будет так легко достигнута – всего лишь ценой жизни нескольких несговорчивых упрямцев.

Паломбара сразу понял: Виченце уже успел побывать здесь и значительно преувеличил их заслуги.

Внезапно Энрико осенило: человек, стоявший перед ним, нес бремя, которое было ему явно не под силу. На лице Григория залегли глубокие тени. Был ли его кашель всего лишь следствием зимней простуды?

– Затронуты интересы слишком многих людей, чья репутация и могущество напрямую зависят от их преданности православной церкви, – ответил Паломбара. – Никто не вправе осуществлять руководство от имени Бога, а потом менять свои принципы.

Ему хотелось надеяться, что папа оценил его иронию, но вместо веселого блеска он увидел в глазах Григория лишь нерешительность и чуть ли не отчаяние. Паломбара испугался – это было еще одним доказательством того, что даже папа не уверен в Боге, что позволяло усомниться в его святости. Энрико видел перед собой усталого человека, безуспешно пытавшегося найти ответы на многие вопросы.

– Сопротивление встречается в основном среди монахов, – продолжил Паломбара, – и среди представителей высшего духовенства, которые лишатся своих должностей, когда центр христианства переместится сюда, в Рим. И еще там есть евнухи… В Римской церкви для них места нет. Им есть что терять, и они понимают, что ничего не получат взамен.

Григорий нахмурился:

– Они могут доставить нам неприятности? Дворцовые слуги? Священнослужители, утратившие… – он слегка передернул плечами и снова кашлянул, – утратившие способность удовлетворять свои плотские желания, а значит, и возможность достичь истинной святости. Разве не лучше было бы, если бы они исчезли?

С ним нельзя было не согласиться. Членовредительство вызывало отвращение и даже пугало, особенно когда Паломбара представлял его в деталях. Но, произнеся слово «евнух», он вспомнил о Никифорасе, самом мудром и образованном человеке при дворе Михаила. И об Анастасии, который был еще более женоподобным. В нем вообще не было мужского начала. Его интеллект и эмоциональность не могли не поразить Паломбару. Несмотря на потерю мужского достоинства, лекарь обладал такой жаждой жизни, которую сам легат никогда не испытывал. Он сочувствовал и в то же время завидовал евнуху, и противоречивость этих чувств смущала и пугала его.

– Согласен, это – преступление, святой отец, – поддержал папу Паломбара. – Однако евнухи обладают определенными достоинствами, и к воздержанию их принудили силой. Сомневаюсь, что большинство из них добровольно согласились принять такую судьбу, поэтому, может быть, не стоит их обвинять…

Лицо Григория, освещенное бледными лучами зимнего солнца, проникающими через окна, стало более жестким.

– Если младенца не окрестили, в этом нет его вины, Энрико, но в рай он уже не попадет. Будь осторожен и впредь не делай огульных утверждений. Ты затронул очень деликатный вопрос, касающийся церковной доктрины. Мы не вправе усомниться в справедливости кары Господней.

Паломбара почувствовал озноб. В словах папы прозвучали не только предостережение и угроза наказания. Это был приказ отказаться от эмоций, собственных убеждений, от того, что он считал истинной правдой, любезной его разуму и душе, как и было угодно Господу. Разве Паломбара не знал, что некрещеный младенец не попадет в рай? Знал. Однако кто это придумал? Бог или человек – для того, чтобы увеличить свою паству, а следовательно, могущество Церкви и в конечном итоге собственную власть?

Как Григорий и Церковь воспринимают Господа? Не создали ли они Его в своем воображении, причем упрощенно, пытаясь найти все больше причин для Его восхваления и повиновения Ему в страхе обрести вечные муки? Искал ли человек иной мир, выходящий за пределы его воображения? Кто может осмелиться заглянуть туда, окунуться в этот яркий молчаливый мир… Чего? Бесконечного света? Или просто белой пустоты?

Сейчас, стоя в этой освещенной бледным зимним солнцем красивой комнате, Паломбара осознал, что в глубине души уверен: Григорий, как и он сам, не сможет ответить ни на один из этих вопросов. Кроме того, у него нет ни желания, ни нужды задумываться над ними.

– Прошу прощения, святой отец, – сокрушенно сказал Паломбара, сожалея о том, что расстроил старика, которому жизненно необходимо сохранять уверенность в себе. – Я говорил торопливо и нескладно, потому что испытал уважение к некоторым евнухам при дворе императора Михаила, поскольку был покорен их мудростью. Я бы всем без исключения дал возможность поверить в спасительную силу правды. Боюсь, нам предстоит еще много работы, чтобы завоевать преданность византийцев, а не просто запугать их физической расправой в случае неподчинения.

– Страх может обернуться мудростью, – наставительно произнес Григорий и вдруг резко вскинул голову и встретился глазами с легатом.

Он заметил в них скептицизм и, возможно, разочарование.

Паломбара покорно кивнул.

– Но я хотел бы обсудить с тобой нечто иное, – неожиданно оживившись, сказал Григорий. – Пришло время для нового Крестового похода, который, в отличие от предыдущих, должен обойтись без кровопролития. Я решил написать Михаилу письмо, в котором приглашу его встретиться с нами в Бриндизи в следующем году. Там я смогу понять, насколько он силен и искренен, а также, возможно, развеять некоторые его страхи.

Папа помолчал, ожидая, как отреагирует на его слова Паломбара.

– Превосходно, святой отец! – воскликнул тот, постаравшись вложить в свой голос как можно больше энтузиазма. – Эта встреча укрепит его решение, и я уверен, что вы сможете подсказать ему, как правильно вести себя с епископами, приверженцами старой веры, чтобы сохранить их преданность. Уверен, император Михаил будет глубоко признателен вам, как и все византийцы. Но прежде всего должен признать, что вы приняли верное решение.

Григорий улыбнулся, явно удовлетворенный этим ответом.

– Рад, что ты правильно меня понимаешь, Энрико. Боюсь, что не все со мной согласятся.

Вдруг Паломбаре стало интересно, пререкался ли с папой Виченце. С его стороны это было бы смело и даже бесчеловечно. Понял ли он, что у Григория ухудшилось здоровье и изменились убеждения? Возможно, Виченце знал гораздо больше, чем он сам, иначе не повел бы себя так, потому что не любил рисковать.