Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани

Мне было плевать на биографию, но не плевать на чувства искренне переживающего за нас человека, хоть я и раздумывала все время, правильно ли это – идти на поводу у чужих настроений. И дело тут было даже не в этом. Просто меня не покидало ощущение неопределенности, проникаясь которым я понимала, что многого еще не знаю, а значит, не имею права судить. Ведь что значит – судить? Судить – это значит выносить суждение, заключать в рамки. А действительность, по мере того как я росла, становилась все необъятней. И у меня все меньше оставалось ограничивающих эту действительность суждений. В конце концов я поняла, что знаю только то, что ничего не знаю. И я немного успокоилась, нащупав одной ногой основу, с которой только и можно двигаться к Истине.

А Жанна была из породы знающих. И знающих твердо.

Как-то мы были всем классом на премьере в Грибоедовском русском театре. Недавно перенесшая тяжелую операцию старая актриса играла в тот вечер роль страстно жаждущей, несмотря на возраст, любви пожилой дамы. Встав на колени перед собственным шарфиком, она просила любви хотя бы у него… Меня сцена растрогала, а Жанну рассердила. Позже она рассказала, что у старой актрисы в жизни похожая судьба. От нее регулярно сбегали, использовав ее, мужчины, которым она помогала. И вот она дошла до того, что ищет любовь у шарфика! А ведь это – пошлость. И вообще, только плохие актрисы играют самих себя.

Я тогда стала возражать Жанне, но не смогла донести до нее своего настроения, видимо, моим аргументам – а это всегда было моим слабым местом – не хватало железности.

Но когда я узнала, что Жанна верит в Бога, я железно решила переубедить ее. И выяснить заодно, как она может принимать за основу Вселенной такого плохого Бога.

Это было уже после того, как мы, прекратив демонстративно бойкотировать зарядку, просто перестали посещать ее, что всех устроило.

Долго настраиваясь, пытаясь преодолеть смущение, я подсела перед последним уроком к Жанне и попросила ее задержаться, если она никуда не спешит, чтобы обсудить со мной вопрос о происхождении Вселенной.

Жанна, где-то в это время, как всегда, витавшая, вежливо, с теплой улыбкой согласилась, хоть тема и не вызвала у нее энтузиазма.

– Только зачем же в школе? Пойдем во двор. Или по дороге домой. Там лучше.

Уже через час мы с ней вышли из школы. Солнце смеялось над нами, только что вырвавшиеся из почек узкие клейкие листочки дрожали на ветру. А с меня градом катился пот, когда я, путаясь и сбиваясь, рассказывала про Бога и читала на ходу по тетради выписки из «Забавной Библии».

Жанна выслушала все это, не перебивая, задумчиво посмотрела на меня своими смолисто-черными глазами, из которых, казалось, шел солнечный жар, а потом, немного помедлив, сказала:

– Знаешь, что… Я, может, и не все поняла. Но я могу на это сказать, что не все можно познать умом – вот так, как ты это пытаешься сделать. Есть вещи, которые не поддаются объяснению через здравый смысл. Вот мы с братом летом отдыхали в деревне и тоже решили испытать Бога. Нашли на кладбище столетнюю могилу и взяли с нее немного земли. А потом положили ее в мешочке под подушку. Нам сказали какие-то девицы, что если положить под голову землю со столетней могилы, то ночью явится дух покойника. И представь себе, он явился. Всю ночь кто-то колотился в нашу дверь, тряс ее изо всех сил, а за нею при этом никого не было. Мы были ни живы ни мертвы, когда подпирали дверь. Так и простояли всю ночь, подпирая ее собственными телами. Так что я имею какой-то опыт и знаю, что есть вещи, в которые нужно просто верить.

И как так получилось? На мои, казалось бы, железные аргументы у Жанны нашелся такой могущественный аргумент, что я, смутившись, вынуждена была припомнить Сократа: я знаю только то, что я ничего не знаю.

5

Приближался день рождения Надежды Георгиевны. Марианна собирает деньги на подарок. Все обсуждают, что на них можно купить. Марианна предложила стиральную машину. Ведь мы же выпускной класс и можем позволить себе раскошелиться на королевский подарок. Но у нас с Жанной была другая точка зрения: стиральная машина – это скучно, да к тому же попахивает коллективной взяткой. Лично мне в этой ситуации больше всего не понравились вполне прагматические мотивы, выдаваемые за заботу, мотивы, которые вслух не высказывались.

– Сами подумайте, захотелось бы вам подарить стиральную машину какой-нибудь другой учительнице, не классной руководительнице? То-то и оно, это не забота, а зависимость, – пытаюсь объяснить я.

– Жалко ее. Пусто у нее в доме, – твердит, словно не слыша – или и вправду не слышит? – Марианна.

– А вот мы одному режиссеру подарили в день рождения петуха, – говорит Жанна, отлетая в мечтательную отрешенность – Живого петуха с большим гребешком и фиолетовыми перышками на грудке. Причем наш режиссер и не понял, от кого подарок. Мы просто поставили сумку с петухом рано утром у его двери и, позвонив, убежали… Он очень обрадовался – по лицу было видно. Он так сиял, когда пришел в театр!..

– Какого еще петуха?! Зачем ей петух?! – возмущается Ия. – Конечно же машину!..

– Ага, автомобиль «жигули», – насмешливо вставляет Дима Сафонов, мой одноклассник по прежнему классу, к которому я испытывала раньше неприязнь, потому что он чем-то смахивал на Олега Гольдштейна.

Дима сидел рядом с высоким, скромным парнем Юрой Верницким, тоже моим бывшим одноклассником, который, напротив, был мне, как человек, более или менее симпатичен.

К Диме Сафонову я не просто испытывала неприязнь – в душе я возмущалась им все эти годы! Он обычно держался в стороне и помалкивал. Казалось, он знает себе цену, и цена эта – дорога. Если он и разговаривал с кем-то, то всегда презрительно смотрел в сторону и умел одной тяжелой насмешливой фразой припечатать человека к месту. Однажды Сафонов довел меня до белого каления. Это было еще в восьмом классе. На уроке литературы его вызвали к доске и попросили рассказать об образе Павла Корчагина в романе «Как закалялась сталь». Он встал и зло выкрикнул: «Да идите вы… со своим Павлом Корчагиным! Нашли о ком спрашивать! Хотите, я вам про графа Монте-Кристо расскажу? Вот это я понимаю – литература. А про Корчагина не буду… Да, не буду! А что, нельзя, да?!» Класс, никогда не слышавший ничего подобного, даже не подозревавший, что такое возможно, погрузился в мертвую тишину. Учительница тоже онемела, а потом тут же вызвала к доске кого-то другого. Сафонов сел и до конца урока недовольно бурчал себе что-то под нос.

После этого Дима Сафонов обозначился как мой идеологический противник. И я, несмотря на пыл возмущения, даже обрадовалась, что так ярко обозначился. Ведь проблемой нашего класса было отсутствие у всех определенности, отсутствие своих собственных, кровью выстраданных интересов, взглядов, убеждений, а если таковые и были, то их никто не умел (или не хотел) высказывать.

Но это было почти два года назад. Теперь же этот парень с выраженным пушком над губой стал как-то мягче, добрей. Или, может, мягче и добрей стала я? Ведь, получается, Сафонов тогда был по-своему прав. Но лишь по-своему, сугубо по-своему… Если присмотреться поближе к каждому, то каждый по-своему прав. А если видеть эту правду каждого, какой бы она ни казалась странной и вызывающей, частично принимаешь ее, точнее, извлекаешь из нее для себя крупицы истины.