Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье - Майкл Боккачино

Людские голоса звучали все громче. Я указала на пистолет в руке у Генри.

— У вас было оружие.

— Было и есть.

— Но зачем?

— На воле рыщет опасный маньяк.

— Вы правда думаете, что это человек?

Генри поглядел на меня как-то странно, но расспросить подробнее не успел: нас уже обступили прочие гости. Хватаясь за воротники пиджаков и платьев, они в ужасе взирали на жуткую сцену в саду: втроем мы стояли над замерзшей лужей черной крови.

Позвали Лайонела, и он увел жену домой, но лишь после того, как доктор осмотрел ее с видом весьма мрачным. И не преминул отметить, что существуют такие особые места для людей, перенесших серьезную травму, благоустроенные, замечательные места, где больные быстро идут на поправку, но бармен и слышать не желал ни о чем подобном.

Мы с Генри забрали детей и поехали в Эвертон. Всю дорогу мы молчали, погруженные в размышления. По прибытии в усадьбу я отвела моих подопечных прямиком в детскую. Поднимаясь вверх по лестнице, я ощущала на себе неотрывный взгляд Генри, но не смогла заставить себя остановиться и обернуться.

Когда я вернулась к себе, мальчишка с замочными скважинами вместо глаз съежился в углу, поджав к груди колени, и ткнул сломанным грязным ногтем в сторону моей постели. На подушке лежал пергаментный конверт с синей восковой печатью. Я вскрыла его перочинным ножиком и прочла:

Вы приглашены

на бал-дебют

мисс Оливии Уотли

завтра вечером, с наступлением сумерек

Я перечитала приглашение с дюжину раз от начала и до конца. Отложила его на прикроватную тумбочку и переоделась в ночнушку. Кто-то принес письмо ко мне в комнату, кто-то из Дома-Сумеречья. Это не просто признание, это открытое объявление войны. Хотя для доказательства связи между Уотли и Эвертоном этого конверта недостаточно, нашей игры тем самым не завершить.

Я билась над новой загадкой до глубокой ночи. Когда же сон наконец пришел, мне привиделось, будто я танцую с мистером Уотли на краю пропасти. Мы кружимся и вращаемся, и никто из нас не уверен, кому первому суждено сорваться с края.

Не привести детей в Сумеречье я не могла. Если я приду одна, мистер Уотли догадается: что-то не так. А что, если мальчики самостоятельно отправятся искать меня в Упокоение — где ж им защититься от козней мистера Уотли? Я не могла этого допустить. И не сомневалась, что именно Уотли ответственен за все, что случилось в Блэкфилде — равно как и за печальную участь Лили Дэрроу, что прозябает в плену безвольной куклой.

Едва мы переступили порог между лесом и Сумеречьем, стало видно невооруженным глазом: сегодня — особенный день. Плодовые детишки на ветвях деревьев выглядывали из своей кожистой кожуры, держа в крошечных ручонках миниатюрные свечки, — и весь сад превратился в мерцающее, искрящееся море каплевидных звезд. Даже Дункан выглядел иначе — разодетый в черный фрак, он отвесил нам низкий приветственный поклон и проводил нас к роскошному особняку, что сиял изнутри сверхъестественным светом. И смотрелся в кои-то веки даже гостеприимно.

До нас доносились отдаленные отголоски празднества: смех, громкие голоса, звон бокалов, эхо музыки. Благодаря своевременно доставленному приглашению у меня даже достало предусмотрительности одеть детей сообразно торжественному случаю, хотя ни один не порадовался необходимости вновь облачаться в парадный костюм так скоро после рождественского бала. Для себя я выбрала вечернее платье с высоким стоячим воротником, скрепленным опаловой брошью.

На момент нашего появления убранство бальной залы как раз претерпевало чудесную метаморфозу. Оболочка каменных колонн, что обрамляли массивную залу, пошла трещинами, отпала, и взгляду явились стволы деревьев примерно такого же обхвата. Драгоценные камни, вкрапленные в шлифованный металл стен, осыпались на пол и взрывались вспышками цветного света, к радости или досаде гостей, что пытались вести беседу и попивали коктейли. Из образовавшихся углублений потянулись упругие лозы и поползли вверх по стенам, которые, в свой черед, обрели прозрачность и теперь больше походили на зеркала. Теперь зала скорее напоминала бесконечный лес, а из цемента в швах между белыми и черными мраморными плитами пола проросли цветы.

— Вам не следовало возвращаться. — Рядом со мной, словно из ниоткуда, возникла Лили и зашептала мне на ухо, настойчиво и отчаянно. Но тут ее увидели мальчики — и миссис Дэрроу разом превратилась в их любимую маму: маму, которая никогда не грустит, никогда не расстраивается, всегда собранную, сдержанную и безупречную. Она бы жадно расцеловала обоих, но тут погас свет. Луч прожектора высветил переднюю часть залы: под руку с отцом вошла Оливия в льдисто-голубом вечернем платье. Тут и там раздались вежливые аплодисменты. Пара обошла залу кругом, а затем мистер Уотли оставил дочь с Дэбни в огромном пустом круге: гости шагнули назад, освобождая дебютантке место. Прекрасный отрок был в дорогом сливово-черном костюме, что странно контрастировал с его позой: руки вытянуты, голова запрокинута к небу, словно в трансе. Оливия встала рядом, Дэбни обнял ее за шею.

В это самое мгновение я ощутила, как внутри меня всколыхнулась теплая волна, как она поднимается к груди и к горлу. Я уже думала, что не сдержу приступа тошноты, как вдруг губы мои разомкнулись и наружу полился звук, что-то вроде песни или отдельного ее фрагмента. Я испугалась, что схожу с ума или что мистер Уотли заколдовал меня в отместку за мои дерзкие угрозы в ходе нашей последней беседы. Но вот я оглянулась вокруг и осознала, что все гости поют ту же самую песню, только каждый — свою, отдельную партию, и под гулкими сводами бальной залы рождается гармония в пятистах частях.

Дэбни куда-то исчез. Оливия задвигалась в лад с нашим напевом, плавно заколыхалась в Танце Неизбывного Страдания. Пять ледяных скульптур, что возвышались над столами с угощением в глубине залы, со скрипом ожили, сошли с пьедесталов и присоединились к девушке на танцевальном полу. Оливия скользила от одной фигуры к другой, сперва томно и неспешно, точно в призрачном сне. Но тут очередная скульптура ударила ее по лицу.

Я в ужасе схватилась за собственную щеку, не в состоянии забыть предыдущую ночь. А Оливия тут же дала сдачи — оттолкнула ударившего ее партнера так резко, что тот опрокинулся и разлетелся на миллион льдистых осколков по всей зале. Это словно бы удручило остальных: они окружили девушку и принялись рвать на ней платье: клочья ткани соскользнули на пол, оставляя плясунью нагой и беззащитной. Скульптуры обступили ее так плотно, что нагота не так явно бросалась в глаза, а пение наше все убыстрялось — и в зале становилось все жарче. Колонны-деревья, что возвышались тут и там, вспыхнули пламенем; ледяные танцоры растаяли; кожа Оливии пошла пузырями. Жуткое это было зрелище, жуткое и душераздирающее. Я от всей души презирала отца девушки и отчаянно хотела ей помочь, но Лили крепко держала меня, не давая стронуться с места.

Колонны отпылали — и вновь превратились в камень. Оливия, вся покрытая ожогами, похоже, никакой боли не чувствовала. Она дотянулась до затылка, счистила, словно кожуру, длинные лоскуты обгоревшей плоти, и вновь превратилась в пышущую здоровьем юную красавицу, что несколькими минутами ранее вошла в залу под руку с отцом. Лужицы, оставшиеся от ледяных скульптур, сами собою слились воедино, заструились к ней, затем вверх по ее ногам и туловищу, застывая по пути и обретая форму того самого льдисто-голубого вечернего платья, что было разорвано в клочья.