Гудериан - Кеннет Максей

Во Франции 19-й корпус за 7 дней прошел 149 миль от Седана до Абвиля. Максимальный дневной переход равнялся 56 милям, причем в последний день кампании. В России 2-я танковая группа за 7 дней прошла 273 мили от Брест-Литовска до Бобруйска, максимальный дневной переход равнялся 72 милям и опять-таки в последний день. К 16 июля группа оказалась у стен Смоленска, пройдя 413 миль, несмотря на серьезное сопротивление русских и остановки по техническим причинам. В ходе этого стремительного продвижения группой армий «Центр» были захвачены большие трофеи, включавшие 2500 танков и 1500 орудий, причем львиную долю танков захватили танковые группы. Однако и пехота показала удивительные результаты, проходя пешком огромные расстояния, несмотря на пыль и сильную летнюю жару. Пехотные части все время стремились вдогонку моторизированным колоннам. Их задачей стала ликвидация значительных группировок противника, оказавшихся в немецком тылу после прорыва танков Гудериана и Гота. И опять умы высшего командования были озабочены дилеммой – как связать темпы наступления с темпами ликвидации обойденного врага, которого нужно было сначала блокировать, а затем, сжимая кольцо окружения, принуждать к сдаче в плен или уничтожать. Эта дилемма в России стояла гораздо острее, чем во Франции. Гудериан и Гот стремились наступать вне зависимости от того, как складывалась обстановка у них в тылу. Они рассчитывали обеспечить безопасность за счет движения и полагали, что хаос и паника, посеянные ими, с лихвой компенсируют всякие попытки разрозненных формирований противника вести боевые действия в тылу немецких войск. Ярко пылавший факел победы увлекал их вперед и ослеплял, не давая видеть происходящее позади. Однако, возродив прецедент, установленный во Франции, Гитлер вмешался и на этот раз и потребовал, чтобы Гудериан и Гот сомкнули армии у Минска, а не у Смоленска, как того желали Бок, Гудериан и Гот, хотя Гудериан признавал, что преодоление такого большого расстояния одним рывком таит в себе немалый риск.

27 июня приказ Гитлера был реализован, и в плотно сжимающееся кольцо окружения попало несколько сотен тысяч русских солдат. В «Воспоминаниях солдата» Гудериан пишет: «Были заложены основы для первой большой победы в этой кампании», но в письме к Гретель он гораздо более сдержан:

«Сегодня, после шести дней боев, пишу тебе первое короткое приветствие с известием, что у меня все хорошо. Мы находимся в глубине вражеской территории и, по-моему, достигли значительного успеха.

Тысяча благодарностей за твои добрые пожелания при отъезде и в мой день рождения и отдельное спасибо за васильки и маргаритки. Они доставили мне огромное удовольствие».

«Битва началась рано утром 22 июня там, откуда я ушел в 1939 году. Первый удар достиг внезапности и был сокрушителен. Вслед за этим последовало несколько напряженнейших суток, мы ели и спали урывками, когда придется, а для писем совсем не было времени…»

Далее Гудериан скорбит о потерях. В числе убитых оказалось и несколько близких ему офицеров.

«Все это очень печально. Противник сопротивлялся мужественно и упорно. Бои идут очень тяжелые. Это нужно принимать как факт».

«Вдобавок случилось одно досадное происшествие, один инцидент, имеющий некоторое значение. Но о нем ничего в этом письме. Войска и техника опять в должном порядке, да и все остальное тоже. Жара, комары, пыль. Мой караван показал себя великолепно. Однако мне так хочется принять ванну».

Виноватым в «досадном происшествии» оказалось его непосредственное начальство. 1-го июля Гудериан написал Гретель: «Клюге проявил себя в качестве настоящего тормоза прогресса», но в том же письме появляется нечто куда более значительное, признак пробуждающегося понимания бед, которые может принести неограниченная власть Гитлера: «Все боятся фюрера, и никто не осмеливается возразить что-нибудь. К сожалению, это приводит к ненужным потерям».

Этот недостаток понимания трудностей, встречавшихся на пути ударных механизированных групп со стороны Браухича, Бока и Клюге, был, разумеется, вполне типичным для любого руководителя, которому полумеры казались анафемой. Смешно, но 29 июня Гальдер в своем дневнике выразил надежду, что Гудериан ослушается фюрера и продолжит наступление на свой страх и риск! Наверное, многие немцы вздохнули бы с облегчением, знай они о том страшном замешательстве, в котором находились русские. Сталин и советское верховное главнокомандование узнали о катастрофе, постигшей их войска в районе Минска, лишь 30 июня. Русские системы связи, явно уступавшие немецким, оказались парализованными, и советское руководство узнавало об истинном положении вещей из германского коммюнике. Немцы раструбили о своих успехах на весь мир. Даже генерал Павлов, командующий фронтом, не успел в полной мере оценить размер бедствия. Впрочем, у него для этого не осталось времени. В тот же день он, вместе со старшими офицерами своего штаба, был арестован и позднее расстрелян. Немцы еще не пали так низко – пока.

В России все происходило так же, как и во Франции. Поразительные успехи танковых групп, служившие, по мнению Гудериана, достаточным основанием, чтобы не снижать темпов наступления, вызвали директиву сбавить ход, пока удастся разобраться с трофеями и окруженными русскими армиями, еще не сложившими оружие. Войска группы армий «Центр», как и других групп, вели боевые действия трех видов. Пехотные соединения либо вступали в бой с противником, пока не уничтожали его или вынуждали рассеяться в городах, деревнях, лесах и болотах, либо обходили его. Мобильные войска старались вырваться как можно дальше вперед, естественно, не слишком нарушая ограничительные директивы. А в расширяющейся зоне коммуникаций в тылу действующей армии под видом борьбы с партизанами начинали свою деятельность по уничтожению мирного населения эйнзацгруппы СС. Они проводили ее там, где партизан вообще еще не было, и если бы с населением обращались гуманно, партизанское движение не приняло бы такого размаха, а в некоторых местностях могло и совсем не возникнуть. Некоторые германские генералы знали о погромах и прочих эксцессах, однако мало кто отдавал себе отчет в масштабе, какой те приняли. Почти все, в особенности полевые командиры, игнорировали известия о зверствах. Гудериан, например, редко посещал коммуникационные линии, но Пауль Дирихс вспоминает, как он пришел в ярость, когда узнал, что эсэсовцы расстреляли двух русских гражданских лиц. Это случилось еще в начале кампании. А 29 июня Гудериан с надеждой и беспокойством писал Гретель: «Население смотрит на нас как на освободителей. Остается надеяться, что они не будут разочарованы».

В условиях высокой мобильности характер операций немецких войск претерпевал изменения. Наставления, выпущенные еще до кампании, состояли из общих формулировок. В них не ставились четко определенные цели, лишь ряд тактических и стратегических импровизаций, относительно простых в осуществлении благодаря изумительно гибкому командованию и прекрасно функционировавшей связи. Практически мгновенно 28 июня Бок мог принять решение о передаче танковых групп Гудериана и Гота в подчинение Клюге и о переименовании 4-й армии в 4-ю танковую армию. Одновременно с этим он передал пехотные соединения, находившиеся ранее в подчинении Клюге, во 2-ю армию. Таким образом, Клюге, в отсутствие четких директив, имел незавидную задачу сдерживать нетерпеливых Гудериана и Гота. Перетасовать соединения было нетрудно, однако произошла задержка с выработкой директив, сказавшаяся отрицательно. Каждый военачальник хотел быстро двигаться на восток, но со своей собственной скоростью. Первоначальная неопределенность каждого удара грозили все большим риском, так как оппортунизм Гитлера проявился в плохо скоординированных, прямых приказах отдельным танковым группам, инструкциям, которые, игнорируя центральную стратегию, нацеливали их на конкретные группировки противника сразу же, как только разведка их обнаруживала. Таким образом, как позднее указал Гот, танковый кулак превратился в растопыренную пятерню, в противоположность девизу «Klotzen, nicht Kiekern».