Судьба попугая - Андрей Курков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посидев минуту без движения, прислушиваясь к внутренней жизни рабочей столовой, Марк стянул с рук перчатки, засунул их в карманы шинели и потер ладони одну о другую, вызывая в коже ощущение тепла.
Где-то рядом звякнула железная миска. Марк встрепенулся, снова замер.
Какой-то шум слышался в этом помещении, но никаких разговоров, даже никакого шепота!
— Ну вот и я! — очутился рядом голос «приставника» Парлахова.
Прямо перед Ивановым тяжеловато грохнула наполненная чем-то миска.
— Правую руку вытащи! — попросил Парлахов. Марк подчинился.
— Что там? — негромко спросил артист.
— Пшенка на комбижире! — ответил, присаживаясь, Парлахов.
— А чай будет?
— Так я же принес! — слегка раздраженно сказал «приставник».
Левой рукой Марк нащупал миску, подравнял ее по линии своего лица и придвинул поближе к краю стола. Стал кушать. Каша была горячей и поэтому вкусной.
— Тут много людей? — спросил через минутку Марк. Парлахов покрутил головой и после паузы ответил:
— Восемнадцать.
Марк кивнул. Съел еще три ложки каши.
— И женщины есть? — снова спросил Парлахова.
— Все женщины, — ответил тот.
— Так что, этих засекреченных нет тут?
— Вроде нет.
— Так, может, я повязку сниму?
— Нельзя! — строго сказал Парлахов. — А вдруг они зайдут и ты их увидишь?
— Да… — согласился с доводом Марк и снова занялся кашей.
Потом медленно поводил левой рукой над столом, разыскивая чай. Нашел. Отпил. И так хорошо ему стало.
— Давай Кузьме немножко теплой каши возьмем? — предложил он «приставнику».
— Бери! — сказал тот.
— А во что?
— А хоть в руку! — бросил Парлахов.
Марк быстро допил чай.
Потом тяжело вздохнул. Залез правой рукой в миску с недоеденной еще горячей кашей, зачерпнул полную ладонь и застыл так, думая.
— Помоги, а? — снова обратился к «приставнику».
— Че помочь?
— Перчатку на правую руку надеть, чтоб каша не остыла… в правом кармане перчатка.
С грехом пополам натянул Парлахов на правую руку перчатку. Хорошо еще, что перчатки Марку выдали размера на три больше, и рука в ней поместилась свободно, и каша в ладони не рассыпалась.
Вышли на улицу. Там уже «приставник» снял с глаз Марка повязку, и вернулись они в свой сорок пятый барак.
Кузьма, казалось, был очень рад теплой пшенке. Клевал ее с аппетитом и удовольствием. Марк сидел рядом и наблюдал за любимой птицей, вместе с ней радуясь.
Потом немного порепетировали и двинулись в сторону энского завода.
Как только за деревянной серой улицей показался такой же деревянный серый забор, Парлахов натянул на глаза Марку повязку, Марк взял своего «приставника» под руку, и пошли они уже медленнее.
Со стороны для незнающего, в чем дело, человека эти двое показались бы странной парочкой: оба в шинелях, но один с завязанными глазами и с зачехленной клеткой в левой руке. Но со стороны никого не было. Улица была пустынна и тиха.
— Осторожно, ступенька и порожек! — предупредил «приставник», разворачивая Марка вслед за собою налево.
Это была проходная. Марк слышал, как Парлахов докладывал какому-то военному об их прибытии, разворачивал свои и Марка документы. Потом снова двинулись, уже по территории энского завода. Тут уж каждую минуту Марк слышал: «Ступенька, лестница, ступенька вниз…» Наконец остановились.
— Где мы? — поинтересовался шепотом Иванов.
— В помещении завода, — сухо ответил Парлахов. — Дай клетку! — через минуту уже другим, более оживленным голосом приказал «приставник».
Еще через пару минут Марк ощутил на своем правом плече цепкие лапки Кузьмы.
— Что, уже? — прошептал вопрос Марк.
— Через пару минут. Еще не все собрались! — спокойно прошептал ему в ответ Парлахов.
Марк замер и ждал. Уже привычная, но такая неприятная темнота его наглазной повязки заставила закрыть глаза. Где он сейчас стоит? Кто на него смотрит? Что он здесь такое? Может, и прав был тот толстяк в Крыму, в санатории «Украина», который потом вместе со статуей разбился? Что он тогда говорил? Что Марк паразит? Что на птице паразитирует?
— Дорогие и самоотверженные товарищи труженики энского завода! — отвлек Марка от тяжелых размышлений голос Парлахова. — Родина помнит о вас. Родина знает о вашем героизме! И вот сейчас, в эти минуты пересменки перед вами выступит московский артист Иванов с попугаем Кузьмой. Пусть это короткое выступление поможет вам на минуту забыть о тяготах и лишениях и вспомнить о ваших близких, о тех из них, кто защищает нашу великую страну от немецкофашистского врага!
Марк сосредоточился, не открывая глаз. Выждал паузу. Потом произнес достаточно громко: «Ну, Кузьма, говори!» Микрофона здесь, конечно, не было, но по громкости голоса Кузьмы Марк понял, что помещение это небольшое.
На улице полночь. Свеча догорает. Высокие звезды видны, — декламировал Кузьма. — Ты пишешь письмо мне моя дорогая, В пылающий адрес войны… Как долго ты пишешь его, дорогая, Окончишь, и примешься вновь…
Марк улыбнулся. Выступление началось нормально. Еще ни разу в жизни Кузьма не подвел его, но все равно перед каждым концертом Иванов чувствовал волнение: все-таки действительно сильно зависел он от птицы, от этой красивой умной птицы…
А Кузьма тем временем без запинки продолжал:
…Зато я уверен — к переднему краю прорвется такая любовь…
Давно мы из дома. Огни наших комнат За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят, но тот, кого помнят, Как дома и в дыме войны…
Тут Марк услышал женские всхлипы и сам как-то мгновенно проникся слезной теплотой этого стихотворения. В голове пронеслось: «Молодец, Уткин, хороший поэт!..» И враз эта мысль улетучилась, оставив ничего не видящего артиста наедине с женскими всхлипами. На душе стало тяжелеть и на глаза набежали слезы. С левого глаза одна сорвалась и покатилась медленно по впалой, не бритой сегодня щеке, задерживаясь на редких щетинках. Дернулась рука — сама хотела стереть слезу с лица, но концертная дисциплинированность, как врожденный инстинкт, не допустила этого.
И забыл Марк про эту застрявшую в щетинках слезу. Задумался о том, что ему никто не пишет, и в общем-то некому о нем думать, некому писать ему письма.
И вспомнилась Марку милая белобрысая девчонка — раздатчица пищи в столовой работников столичного водопровода. Может, она его любила? Может, думала о нем? Ведь неспроста насыпала ему всегда большие порции, чем другим?
А Кузьма продолжал: