Судьба попугая - Андрей Курков

Поняли тогда Добрынин и урку-емец, что придется им этот шум всю дорогу слушать. Поняли и огорчились.

Однако через день-два привыкли и ехали дальше, уже не обращая на движение бочек никакого внимания.

Иногда поезд останавливался — чаще всего в обеденное время, когда «разноглазый» мастерски куховарил на химической печке, приготовляя горячие похлебки из серой муки, воды и сушеной рыбы. В такие моменты приходил на обед и машинист, однолетка и старинный товарищ Куриловца. Звали машиниста Вася Мурованный. Был он из той же деревни родом, что и «разноглазый», и особенно понравилось Добрынину то, что деревня их называлась Мурованные Куриловцы и среди жителей ее встречались только две фамилии: или Мурованный, или же Куриловец.

Собравшись за обедом, они охотно разговаривали, делясь прошлым и настоящим. Однако недели через две оказалось, что говорить им больше не о чем, и тогда Добрынин предложил вместо разговора перед едой читать вслух по рассказику из книги, подаренной ему товарищем Твериным. Машинист и «разноглазый» согласились, не говоря уже об урку-емце, который некоторые рассказы наизусть знал.

Чтобы все было по справедливости, Добрынин начал читать книгу снова с самого начала. Так и получалось: в день по рассказу, потом обед, а потом снова гудок паровоза, скрежет железных колес и постепенно заглушающий механические шумы состава грохот катающихся по полу бочек.

Однажды во время очередного обеда — а перед обедом в тот день Добрынин прочитал всем рассказ «Печник» — «разноглазый», как-то хитро переглянувшись с машинистом Мурованным, задал Добрынину пару вопросов о работе народного контролера, а потом вдруг предложил ему провести контроль «укатки» портвейнового вина. Сперва Добрынин смутился — как-никак это было вино для руководителей страны. Но тут «разноглазый» объяснил, что только путем проверки они смогут определить, «укаталось» ли вино или нет, и если оно уже «укаталось» — то можно прямиком без всяких дальнейших объездов в Москву ехать.

— Ты ж право имеешь такое! — доказывал за столом Куриловец. — У тебя ж в мандате што написано: проверять и контролировать все! Так?

— Ну да, — подумав, согласился народный контролер. — Но это же бочки открывать надо?

— Одну только, самую маленькую, — сказал Куриловец. — Вон ту, на которой написано «маршал Луганский».

— А это, что ли, его бочка? — испуганно спросил Добрынин.

— Ну как бы его, но он же совсем больной, пока доедем — его уже, поди, с воинскими почестями…

— После проверки бочку закрыть надо, и все! — подсказал вдруг Ваплахов и тут же ощутил на себе одобрительно восторженные взгляды «разноглазого» и машиниста.

— Во башка! — рот Мурованного растянулся до ушей в довольной улыбке. — И чего это Бог одному голову дает, а другому только руки?

Предложение урку-емца было принято. Тут же «разноглазый» подкатил маленькую бочку к купе и достал большую литровую кружку. Вместе с машинистом они аккуратно поставили бочку на стол, изрядно попотели, вытаскивая деревянную пробку из верхней крышки, потом опять же вдвоем приподняли бочку и наклонили так, что полившееся красное вино мгновенно заполнило кружку до краев и перелилось, образовав на столе небольшую лужицу.

— Да не держи ты так высоко! — недовольно крикнул «разноглазый».

Опустили бочку на пол.

Добрынин взял кружку в руки, поднес ко рту и вопросительно глянул на Куриловца.

— Давай-давай, пробуй, а потом скажешь — укаталось или нет! — сказал тот.

Добрынин вздохнул и сделал длинный глоток. Во рту сразу стало приятно и сладко.

— Ну што? — спросил машинист.

Добрынин, задумавшись на мгновение, сделал еще один глоток.

Потом спросил:

— А как его определить?

— Можно, я попробую? — попросил урку-емец. Народный контролер с радостью протянул вино своему помощнику, правда, вина там было едва ли полкружки. Ваплахов выпил все залпом и опустил кружку на стол, прямо в винную лужицу.

— Ну? — теперь спросил уже «разноглазый». Урку-емец пожал плечами.

— Вкусно очень, — сказал он. — И сладко даже! Наступило молчание, в котором Добрынин почувствовал себя как-то не так. Выходило, что он, народный контролер, не мог из-за отсутствия нужной образованности проверить «укатанность» вина. Стало ему неудобно и стыдно. Конечно, хотелось ему сказать, что вино, мол, уже «укаталось» и можно его прямиком в Москву вести. Но тут же думал Добрынин о том, что привезут они это вино в Кремль, а там маршал Луганский или еще ктонибудь спросит: «А почему вино не такое? Почему неукатанное?» А ему говорят: «Как же, народный контролер Добрынин проверял и сказал, что уже укаталось!». Мучился бы Добрынин еще долго своими мыслями да сомнениями, но тут его «разноглазый» выручил.

— А давайте, — говорит, — я его сам проверю. Не впервой уже!

Подняли машинист с Куриловцем бочку, наполнили снова кружку. Настроился «разноглазый», посерьезнел, взял кружку и осушил в три глотка. Потом опустил ее на стол, а сам внутренне задумался, и только сомкнутые губы его шевелились.

— Ну чего? — спросил машинист.

— Кажется, еще немного не хватает… Надо еще покатать…

— Да?! — удивился машинист.

— Да ты сам попробуй! — предложил «разноглазый» машинисту.

Снова налили они полную кружку. Выпил ее машинист, тоже губами почмокал, головой покачал.

— Еще месяц как пить дать катать надо, — сказал. Заткнули они после этого пробку обратно в нужное место, побили по ней крепко железнодорожным башмаком, и откатил после этого «разноглазый» бочку в грузовую часть теплушки.

— Я спать буду! — спокойно и радостно заявил вдруг, позевывая, Дмитрий Ваплахов. Потом поднялся на свою верхнюю койку и залег там беззвучно, как мертвый.

Минут через пять машинист и Куриловец тоже решили прилечь.

И только Добрынин остался бодрствовать, сидя за столом, на котором краснела винная лужица.

Он смотрел в окошко, за которым в полной тишине неподвижно стояла зимняя природа. Смотрел и думал о том, что пройдет какой-то месяц, укатается это вино, и въедут они в Москву, где снова увидит он дорогих его сердцу товарищей: Тверина, Волчанова и, конечно, Марию Игнатьевну и дворника Василия, и сына Григория тоже, хоть и не его это сын.

Мысли постепенно стали видимыми, как настоящий кинематограф, и не заметил народный контролер, как заснул, не заметил, как положил свои руки прямо в разлитое на столике вино, а голову опустил сверху на руки. И из их спальни донесся до Добрынина, дремавшего за столом в кабинете своей служебной квартиры, неприятный и резкий плач младенца.

Время катилось медленно, как разбитый военный «газик» по ухабистым тыловым дорогам.

Вечерело. Было пронизывающе сыро.