Судьба попугая - Андрей Курков

Может, бумаги, написанные врачом Центрветлечебницы, в которых описывалось здоровье обоих: Кузьмы и Марка, может, эти бумаги, лежащие теперь у Урлухова, облегчат в ближайшем их жизнь?

Марк мечтал. Мечта была простая, но слишком довоенная.

Хотелось в Крым, в санаторий «Украина» где фасад админздания украшен белоснежными статуями тружеников и тружениц. Как там было хорошо!

Урлухов позвонил на следующий день после полудня.

— Как самочувствие, товарищ артист? — спросил он. Марку очень хотелось пожаловаться, но чувствовал он себя в общем-то неплохо.

— Вы знаете, товарищ Урлухов, то, что вы прислали нам, уже кончилось. Со вчерашнего дня на одном чае сидим… И без сахара…

— Война, товарищ Иванов, война ведь! — ответил начальник. — Сытых сейчас нет и еще долго не будет!

— Но, товарищ Урлухов, Кузьме надо силы восстанавливать! Он две строфы прочитать еще может как-нибудь с трудом, а потом задыхается… Ему бы крупы какой-нибудь. Товарищ Урлухов!

— У вас же кило пшена было еще два дня назад — выразил удивление товарищ Урлухов.

— Съел… — негромко признался Марк, жалостно глядя на телефонную трубку.

— Что вы там шепчете? Что с крупой?

— Съел! — чуть громче произнес Марк и в то же время чуть отодвинул трубку ото рта.

— Стыдно должно быть, товарищ артист. Птицу больную объедаете, а уже сколько лет вместе выступали!

Марку действительно стало стыдно. Он покосился на Кузьму, но тот сидел на внешнем куполе клетки. И не двигался, молчал.

— Товарищ Урлухов, — умоляюще попросил Марк. — Ну последний раз… Пусть ему привезут, клянусь — не съем больше ни одного зернышка…

— Ладно. Не клянитесь! — Урлухов на другом конце провода тяжело вздохнул.

— Я чего вам звоню? Я же звоню сказать. Еще недельку отдохните, а потом на Урал! Там на заводах выступать будете в пересменку. Люди по шестнадцать часов работают, понимаете?

Марк молча кивнул.

Уже неделю, как в Новых Палестинах шел снег; снег беспрерывный огромными хлопьями сыпался с неба, и все было им покрыто, даже если б кто залез на крыши человеческих коровников, то и там этого снега было б по колено. Люди сидели у печей, греясь и просто пережидая зиму, которая только-только началась. Все было к этой зиме готово — и для скота корм, и для людей пища, и дрова. И поэтому довольное спокойствие царило в Новых Палестинах.

Женщины кормили грудью младенцев, сидя на своих лавках. Одни из мужиков играли в камешки на щелбаны, другие в карты, третьи потихоньку попивали самогон, заедая прихваченным с завтрака хлебом и мясом.

Детишки, те, что были повзрослее, выглядывали в окна, прорезанные в стенах коровника поздней осенью. Стекло, привезенное из ближнего колхоза в обмен на копченое мясо, было мутновато, но мальчишкам и девчонкам все равно было интересно смотреть через него на двор.

Ближе к выходу из главного коровника пристроились бригадир и еще два мужика. От нечего делать и из добрых побуждений они мастерили салазки, постукивая молотками и повизгивая рубанками на длинном грубо сколоченном верстаке.

В коровник заглянула укутанная в пуховый платок баба. Крикнула:

— Глаша! Ты тут?

— Дверь закрой! — заорал на нее бригадир, подняв голову от верстака. — Давай или сюда, или туда!

Баба испуганно зашла и прихлопнула за собой дверь.

— Глаша! — снова выкрикнула она.

— Че тебе? — ответил женский голос.

— Давай на кухню, Степанида заболела!

— А, иду! — спокойно сказала Глаша. И снова стало тихо, только шум столярного инструмента иногда звучал.

— Снег кончился! — крикнул через пару часов Федька, самый старший из новопалестинских пацанов, было ему уже лет тринадцать. — Аида кататься!

И орда детей высыпала из коровника, потащив за собой все стоявшие под ближней к двери стенкой салазки. И дверь оставили открытой, на что бригадир чертыхнулся и саморучно ее закрыл, да еще на щеколду, чтоб не просто было им в коровник вернуться.

Понеслись салазки с холма.

А вокруг такая красота виднелась. Поля — сплошная белая скатерть без конца и края, а по другую сторону холма — синяя змея замерзшей речки и бело-зеленый лес, стоящий царственно и неподвижно.

Весело, раздольно детям было. Уже у всех, пожалуй, снег за шиворотом таял, и кричали они, и смеялись. Как вдруг Степка-маленький стал серьезным и, ткнув рукой в поля, сказал:

— Глядите, че это там!

Присмотрелись детишки и увидели черную точку, медленно-медленно двигавшуюся навстречу Новым Палестинам.

— Медведь? — предположил кто-то.

— Я сбегаю бате скажу! —крикнул Федька и понесся по снегу к главному коровнику.

А дверь закрыта. Барабанил в нее Федька минут пять, а бригадир стоял внутри и посмеивался. Потом открыл-таки.

— Ну че, замерз? — спросил бригадир.

— Не-а, а там вроде медведь сюда идет! — выпалил Федька, развернулся и назад во двор выбежал.

— Пойду погляжу, — бригадир застегнул верхнюю пуговицу на ватнике и напялил на голову ушанку.

Подойдя к детишкам, разглядел он эту черную точку, но что оно такое было — не понял. Однако любопытство у него появилось, и стоял он на снегу — хоть ноги в валенках мерзли без движения. Наконец точка увеличилась, и различил бригадир в этой точке человека с каким-то ящиком. Дух у него перехватило, и пошел он скорым шагом, не ощущая подмороженных ног, назад в коровник.

Через минут десять высыпал из коровника народ, и уже из двух других стали выходить посмотреть, что за суета во дворе зимой.

И виден уже был всем человек, несший какой-то ящичек. Тяжело ему было идти. И какая-то баба всплеснула руками: «Ой, не дойдет, бедненький!» — Чего не дойдет? — зло перебил ее счетовод. А ранний зимний вечер уже опускался, и опускался быстро. И хоть снег оставался белым на всю ночь, но все над ним темнело и делалось почти невидимым.

Когда еще не стало совсем темно, люди вдруг ахнули, увидев, как упал тот человек на снег, потом с трудом поднялся и снова, глубоко проваливаясь в белый покров земли, пошел вперед.

— Помочь ему надо, вот что! — сказал счетовод.

— А как ему поможешь? — спросил один из крестьян.

— Ну как, навстречу пойти да помочь, — пояснил горбун.

— А кто пойдет? Ты, что ли, пойдешь? — съехидничал крестьянин.

— Нет, я не пойду, — спокойно сказал счетовод.

Пока они говорили так, бабы снова ахнули — опять человек этот на снегу растянулся.

И тут бригадир, крикнув что-то мальчишкам, побежал вниз с холма, а за ним несколько пацанов с салазками.