Судьба попугая - Андрей Курков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По второму стакану чая уже не пили. Просто в заварочный осадок разлили из бидончика красного вина. Подстаканники Тверин убрал.
— Давай за победу! — предложил он.
Выпив, Добрынин узнал вкус. Это было то самое вино, которое они вместе с «разноглазым» Куриловцем укатывали.
— Из чего они его сейчас делают? — недоуменно произнес товарищ Тверин, не выпив и полстакана. Снова помолчал немного.
— А старший лейтенант Волчанов тут сейчас, в Кремле? — нарушил молчание народный контролер.
— Тут, тут он, — товарищ Тверин вздохнул. — Только он теперь младший лейтенант. Разжаловали… — Я тебе не говорил, — сделав паузу, продолжил хозяин кабинета. — В общем, спасибо моей болезни, что сейчас я живой…
Добрынин посмотрел на Тверина с испугом и непониманием.
— Проверка тут у нас очередная на преданность была. Как обычно, график составили, каждый знал, когда кому идти… Мне как раз идти надо было, а тут печень прихватило, и я позвонил, сказал, что через пару дней пройду это ПНП, а вместо меня другие пошли… И вот троих там убило… электричеством убило. Сказали, что замыкание… Хорошо, хоть под шумок удалось пропустить ПНП вообще в тот раз, теперь только через три месяца… Вот за это замыкание Волчанова и разжаловали…
Рассказывая, товарищ Тверин разволновался. Взял в руку стакан с недопитым вином — вино чуть не расплескалось. Выпил.
— Надоело… — едва уловил ухом Добрынин прошептанное с выдохом слово.
— Хочешь его увидеть? — очнувшись через пару минут, спросил Тверин.
— Да.
— Что-то я еще хотел тебе сказать? — Тверин глянул в белый потолок. — Тут еще в кабинете муравьи завелись. Приходится сахар в две банки упаковывать… Да! Тут два письма тебе от семьи. Разрешили выдать тебе для чтения, чтобы в курсе был…
Из той же высокой стопки бумаги вытянул товарищ Тверин тонкую синюю папочку, развязал тесемки и подал народному контролеру разглаженные листы письма. А сам тут же вышел.
В первом письме Маняша рассказывала о тяжелой, полной слез и обид жизни в сибирской эвакуации. Жила она там с детьми в доме сосланного украинского кулака. Писала, что сама кулацкая семья каждый день ест картошку, а им только картофельные очистки перепадают, из которых Маняща детям похлебку варит. В селе этом никто их, эвакуированных, не любит. Даже называют их нарочно «выковыренными» чтоб им обиднее было. Дочитал Добрынин первое письмо, и сердце в комок сжалось. А тут еще при внимательном взгляде на исписанный чернилами листок заметил народный контролер, что некоторые чернильные буквы как бы «поплыли» и в тех местах проступили будто высохшие капли.
«Слезы!» — понял Добрынин и сжал до боли зубы.
Взялся за второе письмо — и тут отлегло на душе. Писала во втором письме Маняша, что на ее жалобу приехал в село военный проверяющий, быстро во всем разобрался, приказал кулацкую семью, у которой Маняша с детьми жила, сослать еще дальше, на какие-то необитаемые речные острова, а все их хозяйство вместе с погребом, заполненным картошкой и соленьями, и козой отдал ей, Маня-ше. И теперь живут они с детьми хорошо и сытно, и соседи обзывать их «выковыренными» перестали, ходят теперь к ним на чай и гостинцы детям приносят, испугались, видать!
С удовольствием дочитал Добрынин второе письмо, совсем успокоился и даже обрадовался. Все-таки Родина любит его и ценит, и о семье его заботится. А значит надо еще больше для Родины делать, еще больше любить ее.
Товарищ Тверин все не возвращался. А за окном уже темнело.
Решил народный контролер попробовать самому отыскать своего друга и товарища Волчанова. Для смелости, да и для успокоения взбудораженных мыслей налил он себе в стакан еще вина из бидончика, выпил и пошел к двери.
Уже выйдя в коридор, Добрынин столкнулся с возвращавшимся товарищем Твериным.
— Уходишь? — спросил Тверин.
— Да вот… хотел Волчанова увидеть…
— Товарищ солдат, — обратился тут Тверин к охранявшему его кабинет красноармейцу с автоматом. — Проводите товарища Добрынина к товарищу Волчанову, а то еще заблудится!
— Слушаюсь! — рявкнул солдат, и тут же гулкое коридорное эхо разнесло слово-выстрел в звуковые клочья.
— Да, Паша! — остановил Добрынина голос товарища Тверина. — Война скоро кончится! Только что решено было победить в апреле-мае будущего года! Позвони мне завтра!
— Хорошо, — пообещал народный контролер. Волчанов, увидев Добрынина в дверях кабинета, просиял, вскочил из-за стола, вышел навстречу.
И они обнялись, как друзья, не видевшие друг друга долгие годы.
— Посылку получил? — сразу же спросил младший лейтенант.
— Да, и посылку, и письмо… товарищ Волчанов…
— Ну ты что, — младший лейтенант сделал шаг назад. — Какой я тебе товарищ, я же друг твой! Или забыл, как мы тогда договорились? Я.Тимоха! А ты — Паша! Вспомнил?
И тут же Тимофей Волчанов рассмеялся, заметив, что его деланная строгость была Добрыниным воспринята всерьез.
— Голодный? — спросил младший лейтенант.
— Ну… чай я уже пил с товарищем Твериным.
— Ага, — Тимофей кивнул. — Значит ничего не ел! Старик никого не кормит! Ну, погоди!..
И Волчанов вышел в коридор, что-то кому-то сказал и вернулся.
— Счас сделают! А ты пока садись, рассказывай, что делал, кого видел!
Только начав рассказывать, понял народный контролер, что отяжелел его язык после вина. Трудно было проговаривать слова, особенно длинные. Но, к своей радости, заметил Добрынин, что даже если и выговорит только полслова — все равно Тимофей кивает, мол, понял. На рассказе про японцев Волчанов перебил Павла.
— Не вышло… — сказал он грустно. — Ни хрена не вышло… Поторопились они, вот их всех арестовали и казнили…
— Как казнили? — удивился народный контролер.
— Головы всем отрубили…
— И той японке? — с испугом в голосе спросил Павел.
— И ей… — Тимофей кивнул.
— Что ж они, сволочи… бабе… голову рубить? — голос Добрынина притих. — Не могли по-человечески? Ну расстреляли бы или повесили… А голову зачем?..
— Да ладно, — Волчанов махнул рукой. — Что плакать-то? Я сам, когда узнал, честное чекистское — плакал. Такая уже у меня и мечта была, чтобы вот жила рядом с нами Японская Советская Социалистическая республика… А теперь… война помешала… если б…
В кабинет без стука вошел солдат с железным подносом. Поставил поднос на стол. На подносе чайник, два стакана в подстаканниках, тарелка с бутербродами: с сыром и колбасой.
— Ну все, успокойся! — сказал Волчанов. — Им не поможешь, а нам еще жить и работать!.. Память мы их увековечим. Будут теперь и улицы, и переулки, и корабли… Давай поедим!
Вино размягчало Добрынина изнутри. Даже жевать бутерброды было ему трудно, но вкусный сладкий чай помогал поглощению пищи, смывая единым потоком все застревавшие во рту крошки в желудок.