Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов

имён, — прошипел собеседник, — и вы слишком дорого себя цените, барышня, я ведь опять могу передумать.

— Через неделю, — женщина подошла к двери, — жду телеграмму, а потом и вас. Иначе будете иметь дело с Завадским, он вам устроит такой акт согласия, до смерти не забудете.

Мурочка вышла на улицу, на углу гостиницы её ждала пролётка, там сидел франтоватого вида мужчина со сломанным набок носом и тонкими усиками.

— Дело сделано, Базиль, — женщина отобрала у него вожжи, хлестнула кобылу.

Пока пролётка бодро ехала по дороге в Пятигорск, она пересказала Базилю свой разговор с Лившицем.

— Этот гад захотел почти половину, — сказала Мурочка.

— Убить его? — Базиль курил, равнодушно глядя по сторонам.

— Нет, но ты должен проследить, чтобы он никак не связался здесь с кем-то ещё, иначе наш план раскроется.

— Ты же не собираешься отдавать ему половину? Может быть, просто заменить ящики и пусть едет куда пожелает?

— Я же тебе сказала, этот дурак хочет, чтобы мы его отвезли, значит, наймет кого-то, чтобы мы его не убили по дороге, а что повезёт, не скажет. Но это не важно, как только груз будет на месте, от Лившица ты избавишься, в суматохе никто не заметит. Пока что разберись с Фёдоровым, он больше не нужен, только мешается, и устрой, чтобы тело не нашли. А уж если найдут, свалим всё на Завадского, вот он удивится.

Базиль приподнял уголок рта, для него это был признак безудержного веселья. Мурочка тоже рассмеялась, свободно и заразительно.

— Всё-таки мы разбогатеем, — сказала она, — ещё неделя, Базиль, и мы станем безумно богаты.

Глава 17

Глава 17.

— Вы пройти не можете.

Режиссёр Свирский растерянно посмотрел на невысокого толстячка, стоящего перед лифтом. Сам он сидел в коляске, и поэтому глядеть приходилось снизу вверх, отчего режиссёр чувствовал себя унизительно. Толстячок сложил ручки на объёмном животе, и склонил голову на бок, преграждая проход, за его спиной стояли двое носильщиков и дворник.

— Почему? — спросил Свирский, — я ведь здесь живу.

— Товарищ, — сказал толстячок высоким голосом, — за гостиницу не уплочено. Двадцать три дня, номера по пятнадцать, десять и восемь рубчиков, итого семьсот пятьдесят девять пожалте, к этому плата за ресторанное обслуживание, сто восемнадцать рублей сорок копеек, и за мыльные принадлежности — четыре рубля с полтиной. Итого восемьсот восемьдесят один рубль девяносто копеек извольте внести в кассу гостиницы.

— Но я этим не занимаюсь, позвольте, у меня есть счетовод, он должен расплатиться. Я режиссёр, человек искусства, я снимаю картины, а не номера.

— Если вы говорите о товарище Парасюке, то он исчез.

— Как исчез?

— Растворился, — толстяк всплеснул руками. — Я говорил с ним вчера перед его отъездом, и он клятвенно обещал выдать деньги сегодня до десяти утра. Уже в седьмой и окончательный раз, между прочим. Но его комната пуста, в гостинице он со вчерашнего дня не появлялся, ваш счетовод — сбежал.

— Хорошо, — Свирский порылся в кармане, — я заплачу за свой номер, надо же мне где-то жить.

Режиссёр достал пачку денег, собираясь пересчитать, но толстяк выхватил их у него из рук.

— Шестьсот восемнадцать, — торжественно сказал он, пошелестев бумажками. — Итого пожалте двести шестьдесят три целковых и опять же девяносто копеек.

Возле лифта собрались люди, они с интересом смотрели на происходящее, переговаривались и тыкали в режиссёра пальцами. Гриша деликатно отошёл в сторону, делая вид, что он здесь совершенно не при чём. Свирский чувствовал себя отвратительно. Нога болела, голова раскалывалась, хотелось помыться и выпить коньяка, но доступ к номеру закрывал директор гостиницы.

— Я телеграфирую, и мне пришлют деньги, — выложил режиссёр последний козырь, — это какое-то недоразумение.

— Вот когда вышлют, тогда и поговорим, а пока что, товарищ, извольте обождать. Николай! Николай, где милиция?

— Сейчас бегут, Борис Леонидович, — швейцар вытирал красное лицо платком и отдувался, — аж в Цветнике поймал.

— Где мошенник?

Вслед за швейцаром появился милиционер, на его вопрос толстяк ткнул коротким пальцем в Свирского, и начал объяснять, тряся бумажками и квитанциями. Постояльцы гостиницы смеялись и подбадривали служителя закона. Унижение длилось пятнадцать минут, пока милиционер составлял протокол и записывал свидетелей, потом режиссёра вытолкали на улицу. Гриша всё это время держался в стороне, и только у входа перехватил ручки коляски. Водитель Фиата закурил папиросу, на его лице было написано презрение. Он тоже стоял внутри и всё слышал.

— Со мной расплатятся? — уточнил он.

— Ты получил позавчера аванс, — напомнил Гриша.

— А остальное?

— Получишь потом.

Водитель пожал плечами, и распахнул дверцу.

— Я буду жаловаться в профсоюз, — на всякий случай заявил он, — это безобразие.

Свирский перебрался в автомобиль, Гриша полез было за ним, но режиссёр его остановил.

— Беги на почту, и телеграфируй в Севзапкино, пусть вышлют остаток. Срочно!

Гриша кивнул, и убежал. Режиссёр пересчитал оставшиеся деньги, радуясь своей предусмотрительности — в другом кармане лежали ещё двести рублей.

— Поехали, — скомандовал он шофёру, — ноги моей больше не будет в этом клоповнике. Давай, сейчас повернёшь направо, на Карла Маркса, и снова направо на Красноармейскую, остановимся там.

* * *

Травин расстался с Кольцовой на углу Карла Маркса и Красноармейской, они договорились встретиться утром, когда Сергей сходит на почту за журналом и ещё раз поговорит с Федотовым. На первом этаже за конторку вернулась дама с веером, она листала журнал и неодобрительно посматривала в сторону Гриши Розанова, помощника Свирского, который курил, сидя у окна.

— Привет, — поздоровался с ним Сергей, — ты чего такой смурной?

— А, это ты, — Гриша вяло пожал протянутую руку, — точно, ты тоже здесь живёшь.

— Что значит — тоже?

— Теперь и Арнольд Ильич сюда перебрались, вышибли его из Бристоля.

— За что это? — Травин сел рядом, тоже достал папиросу, от Гриши несло водкой.

— Да Парасюк, сволочь, за гостиницу не расплатился, и исчез. Свирский меня на почту послал, за деньгами, а сейчас ответ из треста пришёл, что они две недели назад все деньги до копеечки по смете переслали. Это ж сорок тысяч рублей.

Травин присвистнул.

— Так чего, Матвей Лукич ваш, в бегах за растрату?

— Ага, следователь сейчас должен прийти, Ильич