Царь-гора - Наталья Иртенина

Он испустил длинный печальный, старчески шершавый выдох.

— Партизаны, говорите, полк накрыли, — трепетно лелея и сдерживая нетерпение, сказал Федор. — Усть-Чегень — помните такое село, господин ротмистр? Не там ли дело было?

— Усть помню. А Чегень или еще что — не упомню. Много тут абракадабских названий было.

Но Федор и без того знал, что он на верном пути и лавровый венок баловня судьбы уже нацелился упасть на его голову.

— Ну а партизанами кто командовал, помнишь, дедушка?

— Этого и в гробу не забуду, — заволновался старик, сердито взмахнул руками и стал будто бы бредить: — Медвежья стража. Шаман проклятый наколдовал. Войско мертвецов. Они как бревна в заграждения складывались, пули в них застревали, а после никаких следов…

Федор от растерянности — не собрался ли старик тронуться умом — направил луч фонаря ему в лицо. Вскрикнув от боли в глазах, косматый дед повалился на землю и нехорошо завыл тонким голосом. Федор, опомнившись, дернул фонарь в сторону.

— Какая медвежья стража? — крикнул он, подобрался к старику и принялся тормошить.

— Бернгарт его имя, — прекратив выть, страшным шепотом ответил тот. — «Медвежья стража» и значит. Сбылось проклятие колдуна. Медведь, хозяин гор.

Федор привалился к стене. Все-таки от пещерного жителя нестерпимо воняло, а в речах все больше сквозило безумие.

Некоторое время в пещере раздавался лишь плеск водяных капель да возня старика, распростертого ниц и бессмысленно загребающего руками.

— Как звали командира полка? — спросил Федор, зная ответ наперед.

Старик говорить не спешил. Через минуту-другую Федор опять услышал его безутешное глухое подвывание.

— Прекратите истерику, ротмистр, — устало проговорил он. — Вы не кисельная барышня, а я не поп, чтобы утешать вас.

Как ни странно, нелепая фраза подействовала. Старик поднялся на колени и повернулся к Федору.

— Поп, — произнес он, осенившись мыслью, — отведи меня к попу. Мне тебя Господь послал для покаяния, Христом-Богом молю, отведи!

На коленях он пополз к Федору.

— Вы не ответили на мой вопрос, — отодвигаясь в сторону, сказал тот.

— Полковник Шергин! — страшным голосом возопил старик, так что и стены пещеры, казалось, сотряслись. — Отведи на покаяние, заклинаю!

— Кто в него стрелял? — требовательно спрашивал Федор, боясь, что старик от волнения не вовремя испустит дух и заберет с собою в вечность сокровища живой истории. — Почему его убили свои?

— Я, я, я! — захрипел старик, тряся руками перед лицом Федора. — Я его убил.

Федор успел нашарить кнопку фонаря и выключить свет, прежде чем старик заглянул ему в лицо. Увидев перед собой копию полковника Шергина — восставшего из могилы мертвеца, пришедшего требовать оплаты счетов, — он окончательно выжил бы из ума либо стремительно присоединился бы к остальным здешним покойникам.

— Почему? — выдавил Федор. К абсолютной темноте пещеры глаза не могли привыкнуть ни за минуту, ни за час. Только за всю жизнь. Он чувствовал, что старик отлично его видит и даже пытается получше рассмотреть.

— Почему? — жалобно повторил тот и замолчал надолго. Федор использовал паузу, чтобы встать на ноги и, включив снова фонарь, отойти подальше. — Не знаю. Не помню. Он хотел… хотел… я был против… не помню.

Старик заплакал. Федор молчал, не решаясь произносить суд.

— И могила где, не знаю, — горевал бывший ротмистр. — Есть ли она, не ведаю.

— Да есть могила, — убито сказал Федор.

Услыхав это, старик с новой силой стал требовать отвести его на могилу и к попу, преследуя Федора на коленях. Тому надоело бегать от несчастного и, силой поставив его на ноги, он сказал:

— Ну не оставлять же тебя тут. Помрешь еще с голоду… Кстати, запасы какие-нибудь есть? А то мои потощали, на двоих так вообще не хватит… Кормились, говорю, чем?

Старик, замерший было в столбняке ввиду грядущей перемены жизни, очнулся:

— Кормились? Всяким… Червячками, мышью, разная тварь забредает, зверье горное. А то своих ели, когда голодно.

Он показал рукой на гору костей у стены.

— Людей ели? — беспокойно переспросил Федор, попятившись.

— Меня три раза хотели сожрать. Да на мне мяса мало. Рабу, известно дело, пинки да объедки достаются. А после первого раза я и тех половину съедал, чтоб кости из меня торчали.

— Рабу? — перестав пятиться, Федор вытаращился, хотя глядеть особенно было не на что.

— Известно дело, — повторил старик и не то чихнул, не то всхлипнул — несколько раз подряд. Федор не сразу понял, что это смех. — Порченые они были, столбоверы. Чистоту свою древлеправославную не соблюли, с того и пошло.

Питая к пещере порченых кержаков все большее отвращение, Федор решил немедленно бежать. Однако идти стало труднее — его ноша увеличилась вполовину: к рюкзаку с консервами и водой прибавился старик, которого тоже пришлось волочь фактически на себе — от переживаний тот еле двигал ногами. Дойдя до щелястого выхода из пещеры, Федор измученно подумал о том, что дотащить свой клад в целости и сохранности хотя бы до дороги, где ходит колесный или копытный транспорт, будет делом потруднее, чем переход Суворова через Альпы.

Снаружи была ночь. Увидев звезды, старик впал в подобие экстаза и битых два часа, распростершись на камнях бородой кверху, умилялся на Божью благодать. Время от времени он принимался выкрикивать обрывки молитв. Перед самым рассветом Федор забылся тревожным сном, а когда открыл глаза, увидел старика, стоящего на самом краю скалы, готового шагнуть вперед. Прыжком по извилистой траектории, какому позавидовал бы любой представитель семейства кошачьих, Федор в последний миг остановил смертельное движение старика, свалив его на землю.

— Красиво, — в четыре зуба улыбался пещерный житель, глядя широко открытыми глазами в ярко залитое солнцем лазурное небо. При свете дня он оказался настоящим пугалом — неандертальское чудище, косматый и мосластый кащей в гнилых шкурах.

— Что красиво? — Федор злился на него за собственный испуг.

Лежащий на спине старик протянул руку к небу:

— Деревья. Трава. Камни.

Федор посмотрел наверх.

— Там нет никаких деревьев. И камней, слава богу.

— Я вижу, — блаженно сказал старик.

Федор, наконец догадавшись, провел над ним ладонью. Глаза старика ничего не видели, кроме отпечатавшейся в мозгу, за мгновение до того, как он ослеп, картине. Внизу обрыва были и деревья, и трава, и камни, загромоздившие межгорный распадок.

«А может, оно и лучше, — подумал Федор. — Не увидит призрак убитого им полковника».

В рюкзаке он нашел веревку и один конец закрепил на себе, к другому приторочил за пояс старика. Теперь их связывали узы не только исторического свойства, но и страховочные, длиною в полтора метра. Между тем слепота подействовала на старика необыкновенным образом, влив в его ветхую плоть новую силу. На спуске с горы он едва не обгонял Федора, съезжая на собственных мослах. Его вело внутреннее зрение — отпечаток обычного горного пейзажа манил старика, оставаясь навсегда недостижимым, как морковка на палке перед носом ишака.