Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей - Ги Шоссинон-Ногоре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Истинной же виной молодой Марии-Антуанетты, невольно оказавшейся ставкой в матримониальной стратегии, виной, непростительной с точки зрения ее врагов, явились знаменательный разрыв французской дипломатической традиции и переход в оппозицию всех сторонников политики прежних международных соглашений. То есть брак дофина, будущего Людовика XVI, с австрийской эрцгерцогиней расценивался как отступление и отход с завоеванных позиций. Франция эпохи Бурбонов, погруженная отчасти в реальные, отчасти в обусловленные обычаями заботы, с каждым столетием все больше становилась противником Австрии. Но со времени Парижского договора, столь унизительного для французского величия, в самого опасного конкурента и грозного противника превратилась Англия. Следовательно, Шуазель совершенно правильно переориентировал направление дипломатических усилий и, отказавшись от привычных союзов, презрев предрассудки, искал сближения с Австрией и Испанией. Приверженцы традиции и конформизма возбудили мощную интригу, которая, при ненависти ко всему австрийскому, была направлена против тех, кто претворял в жизнь бесчестье и поражение, как метафорически именовали австрийский брак, то есть против Людовика XV и его министра. Не решаясь открыто назвать себя французской партией, обвиняя своих противников в трусости и измене, эта группировка признала своим лидером герцога Беррийского, наследника короны, который до конца жизни оставался ярым противником международной политики Людовика XV и Шуазеля. После смерти герцога его место занял д'Эгийон, которому при помощи мадам Дюбарри удалось добиться отставки Шуазеля. Таким образом, юная Мария-Антуанетта прибыла во Францию в момент наивысшего триумфа своих врагов. Д'Эгийона поддерживали духовенство, партия ханжей, иезуиты и прочие, объединенные ненавистью к министру-философу Шуазелю, и все они выступили против его протеже Марии-Антуанетты, которая в силу его «кощунственного» выбора стала супругой дофина, а вскоре после этого — королевой Франции. Амбиции императрицы Марии-Терезы позволили приумножать злобные нападки на ее дочь, и д'Эгийон без труда направил против дофины волнения и недовольство, вызванные разделом Польши в 1772 году: Австрия как никогда ясно выглядела исконным противником Франции, и нельзя было полагаться на ее дружбу. Те, кто со всей проницательностью возвещал это, не спешили расставаться со своим мнением. И вот представилась прекрасная возможность бросить тень на Марию-Антуанетту: как же можно доверять верности и самоотверженности этой дочери Марии-Терезы, «австриячке», как ее прозвали, безусловно, сохранившей в душе преданность к покинутой ею родине?
В действительности доверчивая дофина в расцвете своих семнадцати весен крайне мало интересовалась политикой. Наивная и склонная к проказам, она очень слабо разбиралась как в сущности закулисной борьбы, объектом которой она стала, так и в причинах враждебности, далеко выходивших за пределы ее персоны. Быстро офранцузившаяся и вобравшая в себя парижский дух, она помышляла лишь о веселье, играх, балах и развлечениях, нарядах и гуляньях. С давних пор подготавливаемая к браку с Людовиком XVI, она в течение всего этого времени старалась приладиться к французским обычаям и капризам французского темперамента. Ее мать, дальновидная женщина, ничего не предпринимавшая впопыхах, с детства готовила ее к браку с французским королем. Поэтому девочка получила истинно французское образование, и ничто не было упущено в обучении ее французским манерам, языку и образу жизни. Произношением и пением она занималась с французскими актерами, ее парикмахером служил выходец из Парижа, и этого оказалось совершенно достаточно, чтобы превратить женщину, будь она родом хоть из глубины Карпатских гор, в истинную парижанку, которую не могли не признать своей ни двор, ни столица. Первостатейная француженка до кончиков ногтей, образованная и насмешливая, остроумная и легкомысленная, она была воспитана своим учителем аббатом де Вермоном, которому и обязана как лучшими, так и худшими чертами своего характера, в частности манерой подавления окружающих жестокой иронией, обижавшей и ранившей сердца. Как же раздражала недоброжелателей в молодой дофине, а позднее в королеве, эта постоянная готовность к издевке с бесцеремонностью, которую могли позволить себе красота и вседозволенность королевы! Описание своей ученицы аббатом Вермоном, обходившимся с ней то излишне сурово, то чересчур снисходительно, рисует нам молодую девушку, в которой заметнее всего проступали доброта, приветливость и живость характера. Ее знания были поверхностны, хотя наставник честно пытался пробудить в ней интерес к истории Франции, ее обычаям и образу правления, не обойдя вниманием также искусство, законодательство и нравы, коснувшись в общих чертах «всего, что может понадобиться в жизни». И вот молодая принцесса, полная юношеской прелести и радости жизни, без глубоких познаний, не наделенная особо сильным характером, предстала перед французским двором, где не любили ни слишком сильных личностей, ни чересчур подозрительных особ. Но равным образом здесь не выносили глумливой насмешки — а эта черта в Марии-Антуанетте была замечена очень скоро — и фрондерства в манерах и речах. Но как бы там ни было, эта очаровательная прелестница в 1770 году стала супругой дофина.
Своей молодой жене угрюмый и застенчивый Людовик не выказывал особой предупредительности. Его гувернер герцог де Ла Вогюйон, избранный под влиянием герцога Беррийского, ценившего его благочестие, слабо подготовил наследника престола к исполнению супружеских обязанностей, внушив ему страх перед женщинами и воспитав в духе стремления к покаянию и к умерщвлению плоти, чем и объясняется поначалу прохладное отношение Людовика к Марии-Антуанетте. После свадьбы Ла Вогюйон не отступил от своих принципов, наблюдая за молодой парой и побуждая Людовика отдаляться от жены, которая однажды, когда это ей окончательно надоело, высказалась таким образом. «Господин герцог, — заявила она, по словам Гарди, — господин дофин находится в таком возрасте, когда ему уже не нужен гувернер, а мне не нужен шпион. Поэтому прошу вас больше не показываться мне на глаза». Мария-Антуанетта умела выбирать самые подходящие выражения, чтобы возбудить к себе непримиримую вражду. Но легкомысленные выходки, страсть к веселью и вкус к удовольствиям, свойственным ее возрасту, были не единственной заботой дофины; она хотела всегда и во всем оставаться независимой, и это стремление еще больше усилилось в ней, когда она сделалась королевой. Однако это желание, каким бы естественным оно ни казалось, выглядело несколько неуместно при французском дворе, где ее положение требовало большой осторожности и где она оставалась объектом постоянного надзора. Женщины подсматривали за ней — дочери Людовика XV, даже мадам Аделаида, а также дуэньи вроде очень влиятельной мадам де Марсан или мадам де Ноай, которая истово блюла священный церемониал и строго следила за соблюдением этикета. Мария-Антуанетта приходила в раздражение, не понимая, что такой часто мелочный надзор был ее лучшей защитой, ведь, окруженная недоверием, она нуждалась в покровительстве. Однако не следует удивляться ее острому чувству зависимости, она ощущала свое подчиненное состояние как несправедливость и со всей живостью юного возраста пыталась отомстить за обиду своим бестактным наставницам. Она делала это без злого умысла, и ее мщение сводилось к грубоватым шуткам, которые обидчивость возводила в степень преступления. Безобидной игрой слов Мария-Антуанетта порождала у своих уязвленных жертв резкое недоброжелательство. Разумеется, не было никакого дурного умысла в том, чтобы наделить насмешливыми прозвищами стареющих дам, окрестив их «вековухами», называть придворных недотрог «поднятыми воротниками» или «почтой» разносчиков слухов, но все, награжденные ею этими забавными прозвищами, никогда не могли простить ту, которая потешалась над их достоинством.