Любовь в отсутствие любви - Эндрю Норман Уилсон

— Что вы себе позволяете? Неужели у вас нет ни капли совести, господин Лонгворт?

— Думаю, мы сможем договориться, — сказал Саймон. — Уверяю вас, что я понятия не имею, о чем вы говорите, и если вы еще раз сюда придете или осмелитесь меня побеспокоить, я вызову полицию.

— Нет, вы поглядите, каков наглец! — Вошедший чуть не задохнулся от возмущения.

— Неизвестно, кто из нас наглец. К тому же вы забыли представиться.

— Не пытайтесь умничать, мистер Лонгворт. Если вы считаете, что здесь требуется чековая книжка, вы не знаете Леонарда Бернштейна.

— Я не знаю Леонарда Бернштейна.

— Очень, очень умно.

— Послушайте, я в полном неведении.

— И мы тоже, мистер Лонгворт, и мы тоже. Но позвольте сказать, если вы думаете, что можете поиграть чувствами юной девушки и потом просто отшвырнуть ее в сторону, как старый носок…

— Я так не думаю, — сказал Саймон. Он вдруг догадался, кто этот человек. Отец Рут Джолли. О Господи!

— Я вам серьезно говорю, речь идет о девушке, которая ждет ребенка. Вашего ребенка, мистер Лонгворт.

О Боже! Саймон спешно считал недели, прошедшие после отпуска в Париже, проведенного с Рут Джолли. Семь недель. Для аборта слишком поздно. Ах она маленькая дрянь!

— Послушайте, — сказал он, переходя на шепот в надежде, что незнакомец тоже понизит голос. — Я уверен, что если мы разумно все обсудим, господин…

— Бернштейн, я назвал вам свое имя, не так ли?

— Прошу прощения, я не расслышал.

— Вы многого не расслышали, мистер Лонгворт. И не разглядели. Например, человеческих чувств. Вы задумывались, каково для девушки влюбиться в человека старше себя, — вы понимаете, о чем я, — на что-то надеяться?..

— Да-да, я понимаю, о чем вы говорите…

— И потом вы поворачиваетесь и говорите, что знать ее не хотите, или точнее, вы вообще ничего не говорите. И это самое ужасное, мистер Лонгворт, — вы просто уходите от этой ситуации.

Широкое искреннее лицо Бернштейна еще не утратило гневного выражения, но теперь это был гнев, смешанный с печалью и горечью.

— Многим вы, наверно, успели жизнь попортить. — Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

— Нет.

— Если бы только вы видели ее сейчас, господин Лонгворт, если бы видели… Это такая жалость. Другого слова нет. Тоска, тоска, тоска. «Сходи погуляй, — говорил я ей. — Повидайся с друзьями. Можешь фильм какой-нибудь посмотреть. Купи себе что-нибудь вкусное». И если уж я высказался, господин Лонгворт, то извиняться не стану. Вы повели себя подло.

— Что случилось, дорогой? — В холл вышла Ричелдис.

— Ничего, — сказал Саймон. Он чувствовал, как покрывается гусиной кожей. Не раз в последнее время он пытался представить, как скажет жене, что с их браком покончено. Знал, что придется объяснять про Монику, но этот момент был неизбежен — по-своему великий и трагический момент в их жизни. Однако то, что происходило сейчас, смахивало на грязный фарс. Рут Джолли, Бог мой! Он уже давно забыл о ее существовании.

— У нее хорошая работа, и она порядочная девушка, мистер Лонгворт. Ничего подобного с ней никогда не было, если вы понимаете, о чем я говорю.

Саймон подумал, что он-то знает, что имеет в виду Бернштейн, и в этом случае было бы странно делать вид, что Рут ведет безупречную жизнь с точки зрения высоких моральных принципов этого джентльмена. Он хотел сказать, что девушка не слишком точно обрисовала ситуацию, но не смог. Невозможно было говорить об этом, когда Ричелдис находилась где-то рядом.

— Добрый вечер, — сказала Ричелдис, приветливо улыбнувшись.

Бернштейн приподнял кепку, обнажив сияющую лысую голову с двумя щетками черных курчавых волос по бокам. Учтиво, совсем другим тоном, чем до этого с Саймоном, он произнес:

— С кем имею честь говорить?

— Это моя жена, — сказал Саймон невозмутимо.

Повисла долгая пауза. Глаза господина Бернштейна, казалось, сейчас вылезут из орбит.

— Простите, я не ослышался?

— Боюсь, что да.

— Боюсь?.. — эхом откликнулась Ричелдис. — С чего это вдруг…

— Простите, госпожа Лонгворт, мне необходимо было поговорить с вашим мужем, но и поскольку меня заранее не проинформировали о вашем существовании, я не ожидал, что мне придется делать это в вашем присутствии. Но если бы я знал, что вы женаты, — он повернулся к Саймону, — и если бы она знала, что вы женаты…

— Кто? — спросила Ричелдис.

— Наплели ей, что вы в разводе. Душещипательная история, да? Сказка, господин Лонгворт? А? Что скажете?

— Саймон! — воскликнула Ричелдис.

— Это какая-то ужасная ошибка.

— Совершенно верно — это ошибка. Это самая большая ошибка, которую человек только может совершить в жизни. — С этими словами Бернштейн подошел к Саймону и схватил его за лацканы пиджака.

Ричелдис слабо вскрикнула. Старик пробормотал:

— Был бы я помоложе…

— Ну, мы оба не молоды.

— Видите ли, миссис Лонгворт… Знаете, что он годится этой девушке в отцы?

— Саймон, тебе лучше все объяснить, — сказала Ричелдис.

— И вас еще называют «преподобием»! — презрительно прибавил Бернштейн.

— Но я не… — начал Саймон. Его лицо, на котором отразились облегчение и изумление, тут же приняло привычное напряженное выражение, поскольку его снова охватила досада, ставшая уже привычной по отношению к злополучному брату. — «Преподобие» — это мой брат.

— То есть вы не Бартл Лонгворт?

— Нет-нет, я Саймон Лонгворт.

Это окончательно сбило Бернштейна с толку. Он начал потерянно и сбивчиво бормотать слова извинения.

— Я прекрасно вас понимаю, — сказал Саймон с видом праведника. — И могу заверить, что если мой брат виновен в… том, о чем вы говорите, то мы сделаем все возможное, чтобы как-то исправить положение. Но вы уверены, что отец именно он?

— Я уже сказал вам, господин Лонгворт, Стефани хорошая, честная девушка. Не знаю, что вам еще сказать, просто не знаю. Надо же, угораздило меня прийти сюда вот так и обвинять. Говорила же моя старуха: «Ленни, ты выставишь себя дураком, обращаясь к людям, которых не знаешь». И вот…

— Это какая-то чудовищная ошибка! — горячо воскликнула Ричелдис. — Бартл… Я о том, что… Не хотите же вы серьезно сказать, что Бартл и ваша дочь…

— Моя племянница, мадам. Моя племянница Стефани. У нас с женой нет детей, а сестра жены и ее муж отошли в мир иной, когда Стефани было шесть с половиной лет. Она нам как родная дочь.

— Но не думаете же вы, что Бартл…

— Давайте спросим его самого, — сказал Саймон, и тут раздался звук поворачивающегося в двери ключа.