Пленница греха - Анна Кэмпбелл

Чариз еще раз втянула воздух. На этот раз дышать стало легче. Острая боль прошла.

С тихим стоном он изменил положение. Давление изменилось, стало менее болезненным.

Чариз ждала, что он выйдет из нее. Но мышцы его напряглись, и он вошел в нее вновь. Она подавила стон и вцепилась в простыню, чтобы не соскользнуть с кровати.

Она думала, что все пройдет быстро, за пару секунд. Но он по-прежнему был в ней. Он сделал еще одно движение и глухо застонал.

Еще один толчок. Несколько толчков, и она почувствовала глубоко внутри себя жидкий жар. Он еще раз застонал и навалился на нее всем телом. В жестокой пародии на нежность голова его легла к ней на плечо, и его шелковистые волосы защекотали ей шею.

После всей этой твердости ускользающая мягкость казалась чужой, враждебной.

Гидеон вышел из нее и осторожно поправил ее рубашку, закрыв бедра. Затем он перекатился на спину и уставился в потолок. Рубашка его закрутилась вокруг его тела и выбилась из расстегнутых брюк.

Бросив на него быстрый взгляд, Чариз отвернулась и, следуя его примеру, сосредоточенно уставилась на темные потолочные балки. Она не хотела видеть тот орган, который он вдавливал в ее тело.

Кто знает, как долго они лежали рядом не очень долго, как она догадывалась, хотя секунды тянулись как часы.

Медленно, неловко Гидеон стал ходить по комнате.

Толстый ковер приглушал его шаги. Чариз почувствовала, что он подошел ближе, и невольно напряглась. Он остановился возле кровати. Ее передернуло.

Хотя он больше не притронется к ней. Он никогда не притронется к ней вновь, раз теперь она была его женой де-факто, а не только де-юре.

Он ничего не сказал. Он поставил что-то на тумбочку с тихим стуком и отошел. Поступь его была уверенной, но то не была поступь победителя. Скорее побежденного.

Раздался щелчок — это он открыл дверь, потом второй, когда он закрыл дверь за собой.

Чариз открыла глаза. Огонь гудел в камине, заливая комнату желтым светом. Весь эпизод, вероятно, занял меньше получаса.

Всего полчаса для того, чтобы изменился весь ее мир.

Она повернула голову и увидела на тумбочке бело-голубой фарфоровый таз и стопку полотенец. Он позаботился о ее комфорте и ушел.

И тут Чариз дала волю слезам.

Чариз поднялась и отправилась на поиски мужа.

Не в ее характере было избегать трудностей. Пока она лежала в измятой постели, вдыхая незнакомый запах секса, у нее было время подумать обо всем и даже собраться с духом.

Пришла пора напомнить себе о том, что для него этот акт был связан с куда большим риском, чем для нее. Она вспомнила о том, что он рассказал ей о Рангапинди. И испугалась за него.

Она скатилась с кровати, резкое движение вызвало легкий, но незнакомый доселе дискомфорт. Очередное напоминание о том, что после того, что случилось, ничего в ней не останется прежним.

Накинув на дрожащие плечи одеяло, она подошла к двери гостиной и распахнула ее. Там было тихо и темно. Лишь догорающий в камине огонь освещал комнату.

Может, он ушел? Чариз огляделась и обнаружила, что он развалился в массивном деревянном кресле напротив камина.

— Гидеон?

Она подтянула одеяло и, обойдя кресло, встала перед ним.

Он не смотрел на нее. Он смотрел в огонь, рукой в перчатке сжимал наполовину пустой бокал.

— Возвращайся в постель, Чариз.

Он был похож на тряпичную куклу. И голос его был таким же — безжизненным, отчаявшимся. Он протянул ноги к огню. Рубашка его так и осталась не заправленной в брюки и распахнутой на груди. При виде завитков в вырезе рубашки, казавшихся в свете огня золотистыми, по спине ее пробежала легкая дрожь.

И эта дрожь определенно не была дрожью отвращения.

Чариз поборола трусливое желание повиноваться ему и убежать. Вместо этого она твердо посмотрела ему в глаза:

— Нам надо поговорить.

С напугавшей ее яростью он поднял бокал и запустил его в камин. Последовал резкий звук разбиваемого стекла и короткая вспышка — бренди занялся огнем.

— Господи, нет!

Глаза его горели. В них было столько муки и столько ненависти, что она съежилась.

— Ты теперь возненавидел меня, Гидеон?

Она не узнавала собственного голоса. Она так старалась облегчить для него этот акт, но, к стыду своему, она не могла скрыть того, что ей было неприятно.

Лицо его свело от боли. На мгновение она увидела в его глазах невыносимую муку, но затем он словно опустил шоры на глаза.

— Разумеется, я не испытываю к вам ненависти, — раздраженно сказал он.

— Но…

— Уходи, Чариз. Уходи сейчас.

Голос его срывался.

Она видела, что ему отчаянно хочется остаться в одиночестве. Хотя ей хотелось прямо противоположного — остаться с ним. Одинокая измятая постель в соседней комнате казалась ей похожей на эшафот.

— Спокойной ночи, — прошептала она, опустив плечи.

Он не ответил. Медленно, неохотно, словно к ногам ее привязали гранитные глыбы, она побрела к двери, что оставила приоткрытой.

Один шаг. Два.

Она не хотела его покидать.

Она была уже почти у самой двери, когда услышала за спиной приглушенный звук. Незнакомый звук, но мгновенно и точно распознаваемый.

Подавив желание закричать от ужаса, она обернулась. Он прижал ладони в перчатках к глазам, и его широкие прямые плечи вздымались, когда он пытался вдохнуть.

Чариз бросилась к нему и так же, как прошлой ночью, опустилась рядом с ним на колени.

Сидя на полу, она ждала, что Гидеон отошлет ее прочь. Но он молчал.

Только сейчас Чариз по-настоящему поняла, как ему плохо. Гидеон Тревитик не был ни Галахардом, ни Ланселотом, ни Персевалем. Он не был всемогущим ангелом, ниспосланным с небес, чтобы вызволить ее из беды. Он не был неуязвимым и сильным — он мог быть слабым.

Страдая от собственной беспомощности и чудовищного чувства вины, она слушала, как раскалывается его сердце. Мужчина, который так упорно боролся со слезами, был слаб, как все смертные. Он мог оступиться, мог упасть, мог потерпеть поражение. Он был хрупок, как любой человек из плоти и крови, он перенес больше, чем дано перенести смертному.

Обхватив руками колени, она невидящим взором уставилась в огонь — единственный источник света в темной комнате. Это молчаливое ночное бдение — все, что она могла ему предложить.

Понемногу кризис стал проходить. По крайней мере его внешние проявления. Дыхание его почти пришло в норму.

После долгого молчания она услышала его надтреснутый голос.