Пленница греха - Анна Кэмпбелл

— То было мое последнее задание.

С каждым новым произнесенным им словом голос его становился все более суровым и мрачным.

— Набоб Рангапинди строил планы по завоеванию соседнего княжества, где правитель благоволил к англичанам. Моему начальству очень хотелось знать, что происходит в Рангапинди. Однако набоб был хитер и осторожен, но, что еще хуже, у него были свои шпионы в компании.

— Это мир, который я с трудом себе представляю, — сказала Чариз.

Страх мешал ей говорить.

— Большую часть моей сознательной жизни этот мир был моим миром.

— Но этот мир всегда таил опасность.

— Если об этом забыть, можно считать себя покойником.

Внезапно он почувствовал потребность в движении. Он быстро встал и подошел к камину. Едва сдерживаемая ярость сквозила в каждом его движении. Пламя свечи отбрасывало тени на его лицо, высвечивая скорбные складки у губ.

— Я не должен был ехать в Рангапинди.

Он положил кочергу преувеличенно бережно, и голос его стал вновь ровным и бесцветным. Он держал себя в руках.

— Я подал заявление об отставке и заказал билет в Англию. Но я был нужен моим хозяевам, и они уговорили меня. Чарльза Парсонса, Роберта Джерарда и меня отправили в Рангапинди.

На этот раз он молчал дольше обычного, и молчание это красноречивее слов говорило о тех чувствах, которые испытывал Гидеон, — горе и гнев.

— И только я вернулся в Англию живым.

— Что произошло?

Судя по его лицу, случилось нечто ужасное, не поддающееся описанию.

— Джерард дал себя провести. Он был в деле уже десять лет. Слишком долго. Он был хорошим, храбрым человеком. Но даже лучшие допускают ошибки, когда на них слишком долго давит груз ответственности.

Она заметила, что он готов простить ошибки другому, отказывая в прощении себе, но не стала ничего говорить. Он провел дрожащей рукой по волосам, плечи его осунулись, словно он признавал свое поражение. Он устал, ему было плохо, и она понимала, что сейчас, побуждая его к исповеди, причиняет ему еще большую боль. Но если она не вытянет из него правду сейчас, когда он уязвим, то не сможет сделать этого уже никогда. Он уйдет в себя, отгородившись от нее неприступной стеной.

Гидеон тяжело вздохнул.

— Проклятие. Я слишком много выпил.

Она поднялась, борясь со страхом и переполнявшей ее любовью.

— Гидеон, ради Бога, расскажите мне.

Стоявшая посреди темной комнаты его жена была красива, как ангел, высеченный из алебастра в соборе.

В твердом взгляде Чариз было столько доверия, столько любви. И то, и другое отдавалось в нем болью. Гидеон не мог полагаться на любовь, а доверия он не заслуживал.

Он закрыл глаза, ища в себе силы отказать ей. Все, что было между ними, изменится, как только она узнает правду о том, что произошло в Индии. Он не мог обременять ее ужасами из своего прошлого. Он не мог впутывать ее в тот хаос, что представляла собой его жизнь.

Но гнетущее чувство вины и избыток алкоголя в крови сыграли дьявольскую шутку с его принципами.

Он неохотно открыл глаза и сделал шаг к ней.

— Набоб сковал нас цепью и притащил в зал для аудиенций. До того момента я видел его лишь издали. Они звали его Слоном Раджастана. Жир чудовищными складками скатывался с него. На нем были бусы из жемчуга, и каждая из жемчужин была величиной с голубиное яйцо. Эти бусы, должно быть, весили целую тонну.

— Он знал, что вы подданный Британии, несмотря на маскировку?

При воспоминании о том времени волоски у него на затылке поднялись дыбом, и он сжал кулаки.

— Он приказал раздеть нас перед его придворными.

Он видел, что она не понимает. Иногда он забывал о том, как мало его соотечественники знают об Индостане.

— Мы представлялись мусульманами, но ни один из нас не был обрезан.

— О!

— Неужели вы знаете, что я имел в виду?

— В моем распоряжении была библиотека отца. У него было несколько необычных книг. К тому же об этом написано в Библии.

И вновь Гидеон осознал то, что эта женщина куда более загадочна, чем все то, с чем ему пришлось столкнуться в Индии.

— Из нас сделали вечернее развлечение для двора.

Гидеон говорил быстро в надежде на то, что так говорить ему будет легче. Но похоже, надеялся он зря.

— Нас выпороли.

Он прикусил губу, стараясь не вспоминать мучительной боли от ударов плетью, сдавленных стонов и криков Джерарда и Парсонса.

— Он хотел вас унизить.

Чариз на удивление хорошо владела собой, но он заметил легкую дрожь в руке, которой она держалась за спинку стула.

— Нас и в нашем лице всех слишком самонадеянных британцев. Он еще хотел получить от нас информацию, но с этим можно было подождать, пока нами не займутся специалисты. Эта порка была предназначена исключительно для развлечения его высочества.

— Вы не просили о пощаде.

В голосе ее звенела уверенность. Костяшки пальцев на ее аристократически тонкой руке побелели.

— У меня было слишком много глупой гордости. И это означало, что меня били значительно дольше, чем остальных.

До тех пор пока они не упали без сознания на мраморный пол. Он думал, что большего унижения уже невозможно испытать. Как наивен он был тогда.

— Затем нас оттащили в камеру пыток.

Господи, только бы она не стала спрашивать его о тех пытках, которые он перенес в темнице набоба. Воспоминания были слишком свежи. Было так, словно он продолжал висеть на цепях, вбитых в скользкие вонючие стены. Ничто на свете не заставит его рассказать о том, что он перенес в этой мерзкой Геенне. В месте, где не было ни дня, ни ночи, лишь темнота, разгоняемая пламенем факелов, точащаяся кровью, гноем и ужасом.

Дьявольские инструменты для пыток. Бесконечная боль. Никакой надежды на спасение.

— Гидеон…

Она опустила глаза и судорожно втянула воздух. В глазах ее блестели слезы. И эти слезы вернули его из кошмара.

— Я должен остановиться. Я вас расстраиваю.

— Конечно, я расстроена. Вы говорите о том, как вас систематически мучили и втаптывали в грязь. Как долго вас держали там?

— Год. В темной яме размером с могилу.

Голос его по-прежнему звучал ровно, хотя сердце стучало как барабан при воспоминании обо всех тех муках, которые он перенес в Рангапинди. Хотя воспоминания об этом всегда были где-то близко.

— Парсонс умер в первую же неделю. Джерард, бедный дьявол, продержался больше месяца. Одному Богу известно, почему я остался жив. Тюремщики мне давали ровно столько пищи, чтобы я не сдох с голоду. Я никогда не понимал почему. Так же, как я сих пор не понимаю, почему из нас троих выжил я.