Варварин свет - Яна Ветрова

называемые Великие, а на самом деле довольно-таки узкие Врата пропускали лишь торговцев да бродячих музыкантов, через них же отстреливались от тех, кто покушался на долину.

Таких становилось всё больше, и отец Любавы вызвал Кощея, пообещав заплатить несметными богатствами из подземных хранилищ, а на деле откупившись дочерью. Но даже эта жертва не спасла их царство от разорения. Любава слышала, что недавно за долину опять передрались два соседствующих царства. О судьбе отца и матери она ничего не знала.

Неловко-то как — Никита не знает, что его невеста — царевна без царства! Мысли снова свернули на опасную беспокойную тропку, но тут Любава услышала разговор: переругивались две бабы в синих платьях с вышитыми по краю рыбами и белых передниках.

— Там уже третьи сутки не убирались! Марья Ивановна с нас всех головы поснимает!

— Да знаю! Но я не пойду! Лучше без головы останусь, чем на мертвяка смотреть!

— А может… Послать эту дуру, как её!

— Глашу? Да она там только хуже грязь развезёт!

— Это разве нам важно? Главное — желание царевны исполним. А как — уж то не наше дело. С Глаши спросят.

— Ну ты голова, мать!

— На то я над тобой и управительница. Иди уже, Фимка, скажи Глаше, чтобы шла в главный зал с метлой!

Любава на цыпочках побежала за Фимкой, широкоплечей седовласой женщиной совсем без талии. Та как назло не спешила — то тут, то там в отражение посмотрится, прихорошится. А вот совсем встала, пучок перевязывает! Любава укусила себя за кулак, чтобы не закричать.

Наконец, Фимка поправила синюю ленту на лбу, удовлетворилась своим видом и заглянула в какую-то неприметную дверь:

— Глафира! А ну, работать! В главный зал. Управительницы приказ!

В ответ раздался вздох и покорное «Угу».

Любава поплелась за неуклюжей девицей, бледной, как моль, и нерасторопной, как слизняк. В одной руке Глаша тащила деревянное ведро, с каждым вторым шагом расплёскивая часть воды. В другой руке у неё была метла, а на плече висела не первой свежести тряпка. Глаша поглядывала в окна и что-то напевала, а потом вдруг присела на корточки и принялась тереть кончиком пальца только ей одной заметное пятнышко.

Но Любаве она уже не нужна была — в десятке шагов она увидела высокую двустворчатую дверь в красно-белых полосах. Охраны не было. Девушка подкралась и заглянула в замочную скважину.

* * *

Злой Никита отошёл подальше от смешанного отряда. Им пришлось отступить — никакая сила не могла победить Синее войско. Воинов со светящимися глазами становилось больше с каждой захваченной деревней, с каждым пленённым бойцом — Синемордый отравлял их своим пламенем. Они уже потеряли часть богатырей, а оставшиеся рассеялись по местности, разбитые Синим войском на отдельные группы и загнанные по временным прибежищам. Отряд Никиты отдыхал за скальным образованием, которое защищало подступ к холму. Через небольшую рощу тёк ручей, беззаботно искрясь на солнце.

Никита уже раз поднимался на поросший деревьями холм, чтобы осмотреть окрестности. Любава дала ему зачарованное стёклышко, которое позволяло видеть то, что слишком далеко для невооружённого глаза. В море стояли чёрные корабли, и от них к берегу плыли лодки с людьми.

— Поздно пришли, Воевода, — посетовал один из богатырей. — Я троих своей палицей, а на меня ещё шестеро. А лица, видел ты их лица? Широкие, а глаза наоборот, узкие.

— А женщин их видел?

— Ты их как от мужиков отличил?!

Раздался взрыв хохота.

— Заткнитесь, — зло сказал Никита.

Святозар говорил когда-то, что бойцам нельзя запрещать грубые шутки — они так пар спускают, но Никите было слишком отвратительно то, что он увидел на поле боя. Мужчины, женщины, старые и молодые, совсем юные парни и девушки с горящими глазами, кое-как укрытые кожаными кирасами и шлемами, оружие в руках — какое придётся. Синемордый гнал в плен всех без разбора, а потом отправлял в мясорубку. Лукавил богатырь — среди рабов с горящим взглядом было достаточно и привычных взгляду лиц. А часть из них смотрели через шлемы привычными глазами.

Никита отошёл от продолжавших ржать, словно стадо коней, современных мужиков и былинных богатырей, которые сразу спелись. Тут, вдали от всех, он позволил себе снять шлем-череп — Любава показала, как отделить его, а потом приладить обратно, не разбирая весь доспех на яблоки. Юный знаменосец пытался кое-как связать потрёпанные концы Любавиного платка. Чёрный ворон уменьшился, отбежал от разрывов в ткани, чтобы самому не пораниться. «Сам ты юный! — разозлился ещё и на себя Никита. — Он же мой ровесник!»

— Я вот чего не пойму, Никита Михеич, — сказал тот, вытаскивая нить и связывая ей два клока ткани. — В тебе все Кощея признали. Ты при местной армии по имени себя запретил называть. Почему все рады, что Кощей вернулся? Почему все в бой с новой силой ринулись?

— Я тебе потом объясню, если выживем, — вздохнул Никита.

— А если нет? Я тогда кикимором обернусь и буду к тебе по ночам приходить, пятки щекотать, пока не скажешь.

Тогда Никита сдался и рассказал коротко, что знал.

* * *

Любава создала усиливающие звук чары и прижалась ухом к двери. Смотреть было противно. Зал утопал в разноцветных солнечных лучах, проникнувших под высокие потолки через витражи с изображением причудливых морских тварей, кораблей и узоров из водорослей. Под единственным неокрашенным лучом, в центре зала, перед обеденным столом, стояла высокая скамья с лежащем на ней телом в чёрной одежде. Над ней почему-то висела цепь. На троне сидела синекожая уродливая тварь и методично поглощала еду с тарелок, хватая её четырьмя руками и запихивая в зубастую пасть. Тарелки высились горами, часть — и целые, и разбитые, валялись на полу. Прежде чем отвести взгляд, Любава заметила женщину в чёрном у скамьи — Марью, и белобородого сгорбленного старика, закрывшего лицо реками.

— Не может возвращать Кощей! — с набитым ртом пророкотало чудовище.

— Воеводы докладывают, — устало произнёс незнакомый Любаве голос с тяжёлым вздохом, — что Кощей воюет во главе своей армии.

— Мне это надо, — благодушно согласился Синемордый. — Его армия будет моя армия.

— А сам Кощей?

Ударилась о пол тарелка, послышался звук отодвигаемой мебели. Любава быстро глянула — встал Синемордый, все руки вытер о набедренную повязку в пятнах, да как прыгнет на стол! Ноги толстые, как два ствола, босые. Но хотя бы две. Любава снова прижала ухо к двери.

Ба-бах! — спрыгнуло чудище со стола на пол и приблизилось к скамье. Дворец содрогался от его шагов.

— Вот мёртвый Кощей. Он вставал? Он ходил? Ответить!

— Нет, Синеликий господин, — тускло