Контрабас и виски с трюфелями - Михаил Шахназаров

Наташа родила мальчонку. Счастье не бывает запоздалым. Ее глаза улыбались, а стало быть, улыбалась и ее душа.

Когда Владиславу исполнилось полгодика, я решил выполнить последнюю волю друга. Наталья пригласила к себе, но мне не хотелось вручать это послание в ее доме. Договорились встретиться в Межапарке. Она пошутила о тайне Полишинеля. Рябило зеркало Киш-озера, гортанно перекликались чайки, порывы ветра терзали флаг спасалки. Я молча протянул конверт. На устах Наташи появилась улыбка. Та улыбка, после которой на щеках выступают слезы, та улыбка, которая застывает в укоре. Она заплакала. Горько, тихо, без всхлипов и причитаний. Стало неловко, и я невпопад ляпнул:

— Написал, что любит?

— Ой, Тема, Тема… Любит, не любит… Послушай, у тебя была красивая девушка. Запамятовала, как звали. Брови вразлет, высокая брюнетка.

— Лаура?

— Нет, не Лаура. Ну да ладно. Тем более, не в имени дело…

— Оля?

— Точно, Ольга! Я помню, как, узнав, что ты у нее не один, ты убивался, Темка! Ты стал неуправляем! И ты повторял одну и ту же фразу: «Лучше бы я этого не знал, лучше бы я этого не знал…» Скажи, Артем… А сейчас ты бы сказал то же самое?

— Да эмоции все, Наташ, эмоции мои… Нет, конечно.

— То есть все, как в старой истине, то есть горькая правда? Лучше горькая правда, Артем? Скажи, лучше?

— Не знаю, но… В общем, да.

— Читай!

Я быстро пробежал глазами первые строки. Медленно поднявшись, побрел в сторону озера. Наташа со смехом кричала, чтобы я сделал кораблик и отогнал его прочь. Она восклицала, что мы обязательно напьемся, чтобы забыть об этом хоть сегодня, что она догадывалась. Огонек зажигалки нежно коснулся края листка. Белый пепел растворился в отражении тяжелого неба.

«Милая Наташенька, когда ты будешь читать эти строки, скорее всего, я буду на Страшном суде, которого заслуживаю. Но поверь, что Иришка сама захотела этого, а я с собой поделать уже ничего не мог. Я думал, что самая страшная тай…»

На перроне было шумно и суетно. Громыхали тележки носильщиков, юркали в толпе подозрительные типы, широко улыбались курортницы-одиночки. Одну Лев заприметил еще в Москве. Среднего роста, с тяжелой грудью и тонкой, изящной шеей. Провожал девушку муж. Совсем еще молоденький старлей. Улыбаясь, грозил пальцем, а она, изображая глазами удивление, заливалась смехом. По отбытии на девушке был длинный льняной сарафан и плетеные мокасины. Сейчас она в легкомысленных шортах, босоножках-римлянках и полупрозрачном топике. Игриво общается с худым нагловатым брюнетом.

— Куда едем, земляк?

Перед Львом возник невысокого роста, коренастый мужчина. Вдавленный боксерский нос, толстая шея. Голос хрипловатый, низкий.

— А почему земляк?

— Хаэс?

— В смысле?

— В смысле я тебя спрашиваю. Армянин ты или нет.

— Я еврей! — в голосе Льва прозвучала обида. — Я чистый еврей! Еврей и по маме, и по папе.

— Ну еврей и еврей. Чего кричать-то? Ты так орешь, будто три раза конкурс Чайковского выиграл или в шестидневной войне героя получил.

За кавказца Льва принимали частенько. Разок обозвали «тупым зеленщиком». Еще в школе, за густые черные брови, он получил смелую по тем временам кличку — «генсек». Брови с рождения юноша так ни разу и не выщипывал. Отец запретил. Лев разок заикнулся, но Иосиф Эмильевич как отрезал: «Никаких выщипываний! Мы тебя не для того обрезали, чтобы у тебя там болталось все. Примета такая есть». Лева попытался было возражать, что и стричься в таком случае опасно, но был обруган матом на идише.

— Куда ехать?

— В гостиницу какую-нибудь. Желательно в хорошую.

— Ни в хорошие, ни в плохие ехать смысла нет. Позавчера международный конкурс парикмахерш стартовал. А это повеселее, чем конкурс Чайковского. Они уже прямо на балконах этим занимаются.

— Стригут, что ли?

— Молодой ты еще. Стригут, стригут… Ну так вот. Конкурс парикмахерш — раз. Плюс какие-то старты вечных надежд «Сочи зовет». То есть надежды снять номер у тебя в принципе нет. Я тебе вот что скажу. Моя двоюродная сестра комнату сдает. Комната в частном доме. До моря семь минут ходьбы. И по цене выиграешь, и спать будешь крепче. Ни парикмахерш, ни балконов…

Лев вспомнил, как его облапошили в Махачкале. Сдали внаем комнату, а перед отъездом ограбили. Поставили перед дилеммой: «Или сам деньги отдашь, или изнасилуем! Но деньги все равно заберем». Тот случай, когда думать не приходится совсем. Сочинец в отличие от махачкалинцев показался Льву человеком хоть и прожженным, но порядочным.

По салону свеженькой темно-синей «шестерки» метался голос блатного соловья: «Звенит звонок, пора расстаться, пора расстаться с буйной головой…»

— Бока поет, — пояснил водитель, — земляк наш. А меня Артак зовут.

— Очень приятно. Мне имя Лев дали. В честь дедушки. Был известным цирковым артистом. Пришли немцы, почти весь цирк перестреляли. От клоунов до вольтижеров. Но деду спастись удалось. Выжил. А чего это у вас на приборной панели и иконки, и тиран, и девица легкого поведения в купальнике?

— Говорю же, молодой. Ярлыки, как прищепки на веревку, цепляешь. Девица освежает воздух. И кто сказал, что она легкого поведения? В купальнике снялась, уже легкого поведения? Конечно, сфотографируйся она так в Тбилиси или Ереване — вся жизнь под откос. Но девушка западная. Может, она деньги на учебу зарабатывает…

— А если бы ваша дочь так зарабатывала?

— Если бы моя дочь так зарабатывала, то эта фотография стала бы для нее последней. А иконки я вожу, потому что в Бога верю. И зря… Зря ты Сталина в тираны, сатрапы… Я тебя агитировать не стану, но зря. И в Сочи лучше таких разговоров не веди. Многие могут не понять.

Над пыльными улочками стелилась раскаленная влага приморского воздуха. Непривычно часто звучали переливы автомобильных клаксонов. Сочинских автолюбителей тянуло в ритмы итальянской эстрады. «Волги», гудящие «феличитой», сигналящие «ля ша те ми контаре» «Жигули». В большинстве своем водители жали на планку руля без надобности.

Им нравилось подчеркнуть свои музыкальные пристрастия, ощутить себя электронными Аль Бано и Кутуньо. В такт музыке по тротуарам вышагивали ряды ножек. Стройных, кривых, со слоновьими и тоненькими лодыжками. Бронзовых от загара и еще бледных, но уже со следами курортной любви в виде небольших синяков.

— Ты головой, как русская борзая на охоте, вертишь. Главное, время не торопи. И будь поразборчивее. Лучше стыд в кабинете венеролога, чем «валидол» в кабинете «мусора».

— В смысле?