Жизнь - Кейт Ричардс

Но Рой Орбисон! Только потому, что мы приехали туда с Роем Орбисоном, мы приехали туда вообще. Вот кто точно был главным номером в тот вечер. Настоящий маяк во мгле южных морей. Потрясающий Рои Орбисон. Он относился к той породе техасских парней, которые умели пройти через все с поднятой головой, в том числе через всю его трагическую жизнь. Его дети погибли при пожаре, жена погибла в аварии, ничто в личной жизни не складывалось для Большого О, но я не знаю ни одного такого же благородного джентльмена, ни одну настолько же стоическую личность. А этот его невероятный дар — когда казалось, что на сцене он вырастал с пяти футов шести дюймов до шести футов девяти дюймов. Видеть такое своими глазами — это было потрясение. Вот он, красный от солнца, похожий на рака, в смешных шортах. И мы просто сидим кружком, перебираем струны, болтаем, выпиваем-покуриваем. «Так, мне на сцену через пять минут». Мы собираемся смотреть первый номер, и из-за кулис выходит этот человечище, совершенно другой, который кажется выросшим как минимум на фут из-за того, как он держит себя и как держит публику. Он же только что был в шортах, как у него это получается? Это одна из тех невозможных вещей, которые бывают, когда работаешь перед залом или на арене. За кулисами вы могли быть последним сбродом, но звучит «Дамы и господа» или «Представляю вашему вниманию» — и вы уже не вы, а что-то другое.

Я и Мик провели месяцы и месяцы в авторских муках, прежде чем написать что-то достойное Stones. Мы сочинили несколько ужасных песен с названиями типа We Were Falling in Love («Мы влюблялись друг в друга») или So Much in Love («Так сильно влюблен»), не говоря уже про (Walkin’ Thru the) Sleepy City («(Гуляю) По сонному городу») (это была передранная Hesa Rebel[89]). Некоторые вообще-то стали среднего масштаба хитами. Джин Питии, например, спел That Girl Belongs to Yesterday («Эта девушка осталась во вчера»), правда, с поправленными им самим словами и названием, но к лучшему — наше название было Му Only Girl («Моя единственная»). Я сочинил позабытый перл под названием All I Want Is Му Baby, который записал Бобби Джеймсон, шестерка Пи Джея Проуби; я сочинил Surprise, Surprise — её записала Лулу. Мы положили конец хитовой серии Клиффа Ричарда, когда он выпустил нашу вещь Blue Turns to Grey — это был один из редких случаев, когда его сингл попал не прямо в верхнюю десятку, а в верхнюю тридцатку. И когда Searchers исполнили Take It Or Leave It, их это тоже подкосило. Так что наши авторские занятия приносили еще и такую пользу: подсекать конкурентов, загребая за это денежку. С Марианной Фейтфулл эффект получился обратный. Её мы сделали звездой с помощью As Tears Go By («Пока слезы катятся») — это название Эндрю Олдхэм придумал вместо нашего As Time Goes By («Пока проходит время»), такого же, как в «Касабланке», написанной на двенадцатиструнной гитаре. Мы думали, вот халтура, ужас. Выходим наружу и играем её Эндрю, а он говорит: «Это хит». Нереально — мы смогли её продать, мы на ней заработали. Мы с Миком офигевали халявная денежка!

К тому моменту и я, и Мик понимали, что наша стоящая работа — писать песни для Stones. У нас ушло семь, а то и девять месяцев, чтобы родить The Last Time, первую вещь, которую, мы считали, можно показать остальным и не бояться быть посланными подальше. Если бы я пришел к Rolling Stones с As Tears Go By, реакция была бы: «Выйди вон и не возвращайся». Мы с Миком старались как следует набить руку. У нас все время выходили какие-то баллады, ничего общего с нашей собственной музыкой. И наконец мы написали The Last Time, после чего переглянулись и сказали надо попробовать с нашими. В этой вещи есть первый узнаваемо роллинговский рифф, то есть гитарная фигура; припев был взят у Staple Singers, из их версии госпела This May Be the Last Time. Мы могли сделать из этого рабочий хук, теперь нужно было подыскать слова. У текста The Last Time особый роллинговский привкус, наверное, раньше у нас бы такое не написалось — песня про то, как отправляешься в дорогу и бросаешь девчонку. «You don’t try very hard to please me». Это вам не стандартная серенада, которая поется недостижимому предмету страсти. С этой песней все встало на свои места, и мы с Миком осмелели достаточно, чтобы наконец выложить свое произведение перед Брайаном, и перед Чарли, и особенно перед Иэном Стюартом, главным арбитром и авторитетом. С прежним материалом нас бы погнали поганой метлой. Но эта вещь, можно сказать, обозначила, кто мы такие. В Англии она попала на первое место.

Благодаря Эндрю в моей жизни появилось потрясающая штука. Я никогда не думал сочинять песни. Он заставил меня освоить это ремесло, и в процессе у меня случилось озарение: ого, а я могу! И постепенно перед тобой открывается целый новый мир, потому что теперь ты не просто играешь или пробуешь подражать чужой игре. Теперь это не выражение кого-то другого — я могу начать выражать сам себя, могу писать собственную музыку. Ощущение от этого было почти как от удара молнией.

Запись The Last Time пришлась на волшебный период нашего пребывания в студии RCA в Голливуде. Два года, с июня 1964-го по август 1966-го, мы записывались там наездами, и в результате родился альбом Aftermath, где все песни написаны Миком и мной — двойняшками Глиммерами, как мы себя потом прозвали. Это был этап, на котором все — сочинительство, запись, концерты — вышло в новое измерение и на котором параллельно Брайан начал съезжать с катушек.

Наша работа никогда не была легкой. Она не кончалась, когда ты уходил со сцены. Мы должны были возвращаться в гостиницу и начинать шлифовать новый материал. Мы делали перерыв в туре, и, чтобы откатать в студии треки для альбома, нам давали дня четыре, неделю максимум. На запись одного трека уходило тридцать-сорок минут. Не особенно напряжно, учитывая, что мы в туре и группа в боевой форме. И у нас десять, пятнадцать песен. Но это был безостановочный процесс, постоянное давление. Что, возможно, для нас было только к лучшему. Когда мы записывали The Last Time в январе 1965-го, мы только отыграли тур, все были вымотаны. Мы сунулись в студию на чуть-чуть, записать один сингл. После того как The Last Time был готов, из стоящих на ногах Stones остались только я и Мик. С нами был Фил Спектор — Эндрю попросил его зайти послушать новый трек — и еще Джек Ницше. Служащий зашел прибраться, и какое-то время, пока оставшиеся паковали инструменты, раздавался только тихий звук метущей швабры в одном из углов гигантской студии. Спектор подобрал бас Билла Уаймена, Ницше сел за клавесин, и так был записан бисайд Play with Fire, с половиной Rolling Stones и остальным уникальным составом.

Когда мы только приехали в Лос-Анджелес во время этого второго тура, встречать нас в аэропорт с машиной послали самого Сонни Боно — он тогда у Фила Спектора отвечал за промоушн. Год спустя для Сонни и Шер устроили торжественный вечер в Dorchester, их представлял всему миру Ахмет Эртеган. Но это после, а тогда Сонни, узнав, что мы ищем студию, свел нас с Джеком Ницше, и тот первым делом предложил RCA. Мы более-менее сразу туда и поехали — окунулись в мир лимузинов и бассейнов прямо с дороги, только что отыграв трехдневный тур по Ирландии. От контраста культур отдавало сюрреализмом. Потом Джек периодически забегал в студию, не столько по делу, сколько чтобы вылезти из-под гнета Фила Спектора, отдохнуть от колоссального труда, уходившего на создание «стены звука». Ведь главный гений там был Джек, а не Фил. На самом деле Фил просто перенял эксцентричные повадки Джека, а самого его высасывал досуха. Но вкалывал именно Джек, молча и — по причинам, до сих пор мне не ясным, разве что его это прикалывало, -бесплатно. Он был аранжировщиком, музыкантом, координатором других музыкантов, человеком огромной важности для нас в тот период. Он заглядывал на наши сессии, чтобы отдохнуть, и подкидывал кое-какие идеи. Когда у него было настроение, он даже садился играть. Он есть на Lets Spend the Night Together — взял на себя мою партию фоно, когда мне пришлось взять бас. Это только один случай его участия. Я его обожал.