Следствие ведет блондинка - Анна Трефц

— Кстати, о пистолете, — пробормотал он, и сурово глянул на младшего Тарасова, — Мы ведь с вами, Иван Петрович, как раз сегодня собирались о нем поговорить. Вы его принесли, я надеюсь?

— Я что баран по Москве с пистолетом таскаться?! — изумился тот.

Однако краска схлынула с его лица.

— А зря… — многозначительно протянул Изотов, и Иван стал белый как новая отштукатуренная стена.

— Простите, я журнал принес, — за спиной все еще торчащей в дверях Тамары вырос охранник.

Секретарша посторонилась, и он вошел в кабинет, неся на вытянутых руках тоненькую школьную тетрадку. Достигнув Рубцова, он аккуратно положил перед ним на стол свою ношу и застыл рядом с видом кающейся добродетели, оплакивающей грехи всего человечества.

— Ну, вот! — Рубцов раскрыл тетрадь, — Очень просто понять…

Он вдруг застыл на полуслове, глядя на разлинованные записи.

— Что?! — не выдержав затянувшуюся паузу, поинтересовался Изотов, — Господин Рубцов, вы меня пугаете. Вы что там привидение увидели?

— Что-то типа того, — пробормотал тот и, покраснев, злобно глянул на своего подчиненного, — Ах, вы сволочи! Поувольняю всех к чертовой матери!

Кающаяся добродетель тут же видоизменилась в побитого пса.

— Да что случилось-то? — Изотов резво поднялся, перегнулся через стол и, подцепив тетрадку, подвинул ее к себе.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что этот, так называемый, журнал, следствию ничем не поможет.

— Забавно! — усмехнулся следователь и лукаво глянул на Рубцова, — Значит, ваши подчиненные плевать хотели на ваши распоряжения?

— Пшел вон! — рыкнул начальник охраны на «побитого пса», еще недавно изображавшего «добродетель».

Тот поспешил исполнить недвусмысленную просьбу начальника.

— Пишите рапорты! — рявкнул ему вслед Рубцов.

После того, как охранник исчез из кабинета, он уронил руки в ладони и замолчал, казалось, навсегда.

— Чудесно! — хохотнул Иван, — Разглядывая тетрадь через плечо следователя, — Получается, что убиенный Васнецов жив и здоров. Смотрите-ка, он даже расписался в графе, что сдал смену, не обнаружив никаких происшествий на вверенной ему территории. Потрясающе! То есть получается, что, по мнению Васнецова, его собственное убийство нечто недостойное внимания начальства. Так, пустяки!

— Кончай юродствовать! — неожиданно резко прикрикнул Тимофей, — Нашел время потешаться. Человек мертв!

Младший Тарасов с видимой неохотой закрыл рот. После чего нарочито подобострастно склонил голову, мол, каюсь. Хотя всем было понятно, что каяться он не собирается.

— Я думаю, ваши подчиненные еще в начале смены заполнили и расписались во всех графах, чтобы ночью не париться, — пояснил Изотов, — Ну, а что вы хотели. На вашем заводе только один человек чтит порядок, да и тот немец. С русскими людьми тетрадочкой не обойдешься. Чтобы они зауважали правила, к каждому нужно было по церберу приставить.

— Йа! Йа! — неожиданно громко подтвердил херр Шульц, — Большой жопа! Нихт порядок! Лаборатория делать пробы у раз месяц, и мне давать каждый день один. Они думать — я немецкий бревно! Я их ругать каждый день! Жопа! Йа! Я приват сказать лаборант Лютиков, что делать проба Гусарская колбаса непременно и обязательно! Я дать ему образец и сказать, что проверять у завтра! Я знать, он не хотеть!

— То есть вы дали ему образец гусарской колбасы вчера на повторный анализ? — уточнил Изотов, который никак не мог привыкнуть к русскому языку в немецкой интерпретации, — Потому как не доверяли результату анализа, который вам предоставили, так сказать, по плану. Правильно?

— Йа! Йа! Русский лаборант думать, что немецкий технолог — бревно! Один результат на усе выработки! Так не может быть! Я часто их заставлять делать еще! Жопа они! И организация — жопа!

— Послушайте, Густав, — Марго поморщилась, — Нельзя ли выражаться более прилично! А то у меня уже складывается ощущение, как будто я попала в окрестности Бирюлева.

— Зато метко, — заступился за немца Иван Тарасов, — Я вот во всем согласен с уважаемым хреном… то есть простите с херром Шульцем. Дисциплина на заводе — полная задница. Нормальный директор, да вообще, деловой человек, радеющий за благополучие своего предприятия, такого бедлама не допустил бы.

— Я тебя умоляю, Вань! — скривился Рубцов, доселе все еще переживавший недавнее фиаско, — Спустись с небес на землю! У тебя на фирме не меньше бедлама, чем у нас на заводе.

— Вполне возможно! — запальчиво ответил ему тот, и щеки его, недавно белые как мел, налились румянцем, — Только это моя фирма, у меня нет акционеров. Я сам свои порядки устанавливаю, и сам все дерьмо разгребаю. А завод — это акционерное общество. И акционеры, вот мы с Марго, имеем право знать, что тут происходит, и каковы действия руководства.

— На меня можешь не смотреть, — томно отозвалась Марго, и, оторвав взгляд от своих ногтей, с вызовом глянула на младшего Тарасова, — Лично мне не интересно, что тут происходит. И я полностью доверяю дирекции. Пускай Тимочка разбирается.

— Тогда чего ты тут торчишь?! — ощерился Иван.

— Этот вопрос задай нашему уважаемому следователю, — она обворожительно улыбнулась Изотову. Затем, подавив зевок, снова принялась любоваться своими ногтями, — Вообще-то Тимочка, организация у тебя действительно плохая…

— Вот-вот! — пылко кивнул Иван, — И до тебя наконец-то кое-что дошло. Я даже начинаю пересматривать свое отношение к умственным способностям блондинок.

— Зря! — равнодушно пожала плечами Марго и продолжила, — Плохая организация. Уж в интересах некоторых акционеров ты мог держать в кабинете хотя бы один номер «Космополитена». Совершенно нечем заняться.

— Извини, — младший Тарасов вздохнул, — С умственными способностями я действительно погорячился. Беру свои слова назад.

— Слово не воробей, — усмехнулась Марго, не отрывая взгляда от ноготков.

— Простите, — неожиданно резко проговорил Андрей Нарышкин, до этого не произнесший не единого слова.

Все вздрогнули, потому что забыли о его присутствии. Он же повернулся к Ивану и продолжил, едва сдерживая полыхающий в ноздрях гнев:

— Я допускаю, что ваши родители дали вам не слишком хорошее воспитание, и вы позволяете себе разговаривать с Марго исходя из каких-то своих изуродованных соображений о том, что вам позволено быть грубым с женщиной. Впредь, имейте в виду, я запрещаю вам говорить с ней неуважительно.

— Ах, ну разумеется! — Иван покраснел так, что, казалось, еще секунда, и из его ушей повалит серый дым, — Марго теперь у нас на особом положении. Я бы уточнил, на военном! И что вы намерены со мной сделать, если я еще раз позволю себе, как вы выражаетесь, грубость в адрес женщины? К сведению это не грубость, а констатация факта. Марго, кажется, не спорит с тем, что она недалекого ума.

Марго вздохнула, продолжая любоваться ноготками.

— Простите, но вы своего ума тоже пока не обнаружили, — резко парировал Нарышкин, — Так что попридержите язык.

— Марго, где ты подцепила этого выскочку? — вскрикнул