Никто не знает Сашу - Константин Потапов

Он делает с ними что хочет, и половина новых случается прекрасно, надо делать перерыв, но он боится их потерять, и он опять решает играть без перерыва, уже готовый пожалеть об этом, и даёт в них старую, а они держатся, а он тогда ещё одну старую, ну давай «К тебе» и тут же новую, «Монаха».

И теперь он начинает убегать от них.

Он старается так расставить песни, чтобы они не устали и он не устал, и его зигзаг становится лихорадочным, он ещё впереди, но они нагоняют и ведут его, и весь концерт может пойти прахом из-за его жадности, потому что пойдёт прахом вторая половина, а вторая половина важнее, а сейчас они ведут его, хотя он ещё впереди, на полкорпуса впереди, на полпесни впереди, на полголовы впереди, на полкуплета, полстроки, но ведут-то они!.. Может они всегда и вели?

…это они всегда вели, это их глаза горят как-то по-волчьи, это их игра, а не его, это они его обхитрили, объездили, объегорили, они давно сидят у него на загривке, едут верхом, играются как кошка с мышкой, он в их лапах, с самого начала – в их лапах и прошибает страх, и голос даёт слабину, вздрагивает на секунду, натянутая тетива, стрела мимо, но выравнивается, а они делают вид, что всё окей, великодушно прощают промах, но глаза-то – по-волчьи, особенно у той из под чёлки, во втором ряду, чокер на шее, но может разыгрывают, а может, знают, что уже всё понял и специально изводят полуистиной, не дают ни да, ни нет, мучают, как ублюдок-одноклассник делал вид, что сейчас плюнет, но не плевал до последнего, они провели его!

…и паника захлёстывает, и слетают аккорды, но подхватывает разбегающуюся горсть, ловит, и на ходу расставляет по местам, понимающие кивают и улыбаются, на его кроткую улыбку, мол, извините-извините, я ни при чём, мол, простите-простите, мне мой недолголос, недовокал, да, не беру ноту, но искренне же, да наивно и немного по-дилетантски, но живо же, мол, не обращайте внимание на мои простенькие аккорды, но хорошо же, душевно, цепляет же, ну, пусть простенькие строчки, да не поэт, но пронзительно же, ну метко же, ну неплохо, ну, не молчите, пожалуйста, не растерзывайте здесь, в этом деревянном лесу столов, стульев, не кричите «позор!», пот льётся по спине, а они молчат, и он уже ненавидит: гитариста, барда, в этой рубашке, в этих кроссовках, с этой стрижкой, пот ручьём, ну, пощадите же, простите, что посмел, ну не отвергайте, ну такой вот, это – для вас и мы бежим по лесу а пот по спине но уже первая половина от второй части припева а значит первая половина песни а значит первая половина второй части ещё держится ещё впереди на строку на аккорд ноздря в ноздрю бегут рядом со мной бегут рядом со мной господи это мы бежим ЭТО МЫ БЕЖИМ ПО ЛЕСУ

…через бары, плацкартные вагоны, полустанки, развод, недосып, через песни! Аэм! прыжок! ДэЭм! Чуть выше голос. Протяни! Господи, лишь бы не игра, господи, лишь бы не обманули, я доведу, доведу их к водопою, как в этой, давайте прыгнем здесь ещё через новую замрите да именно так и хотел язык на плечо пот ручьём горячо пульс ключом но ещё чуток и вода вот финальная на сегодня вот она водопой доведу как в песне доводит довёл вот пейте! Пейте! Пейте. Доводит, доводит, и он довёл! Всё!

Всё.

Ливень аплодисментов. Дыхание сбито. Глаза горят. Волчьи. Его. Взгляд напротив из-под чёлки, короткое каре, чокер как ошейник, скулы, опять она пришла, который город, он довёл звериный концерт. Бис…

Выдержу? Попей. Крышка укатилась, чёрт с ней. Если только одну. Поиграй. Охотник. Не растворяйся. За такое заноет висок, за такое будет сложно уснуть, и будут долго болеть опалённые пальцы и горло, но поводырь, охотник и вожак. Не имеешь права сейчас растечься, хотя этого хочется больше всего. Одну. Сам выберу. Не потакай. Дай новую. Нет, дай старую. Нет. Новую. Ладно, старую так старую. Давай светлую. Давайте «Дождись». Ладно. Пусть запомнятся себе сами, а не я с гитарой. Пусть сами тянут ноты, вспоминают слова, буду лишь голосом в этом лесу. Повоем вместе у костра. Стираем всё. Стираем.

…сидели в закусочной в десяти минутах пешком от вокзала, а за окнами текла Волга, а Женя, нахваливающий ему его концерт, вдруг замолчал и почте без перехода рассказал про неё. Что её звали Вита, что они один раз поцеловались на первом курсе, и что весь универ она его динамила, а он шлялся за ней, как пёс с преданными глазами, был её другом, как во всех этих японских романах, и что теперь она работает в его кафе, и что вчера, на вечеринке он хотел её поцеловать, и она вроде была не против, но он так и не решился, и она уехала домой, а он воображал историю, параллельную реальность, в которой он всё-таки решился её поцеловать, но в реальности так и не поцеловал, а на деле его спальню заняли Артур и Вика, и ему стыдно, что они так долго шумели, пока он сидел на кухне, и он даже зашёл к ним, а когда вышел – увидел его в прихожей. Саше стало так жалко Женю – робкого, трогательного, влюблённого – и он сказал:

– Тебе надо всё ей рассказать. Просто по своему опыту – лучше не держать, а говорить. – Саша вертел чашку, не зная, как приспособить её к руке.

После концерта он был голодным, а в закусочной почти всё кончилось. Саша не хотел брать мясо. Он написал Алине, что всё прошло хорошо, что наконец-то зашли новые песни. А она ответила односложно, просто «Ок» с точкой. Обиделась за то, что он не захотел выкладывать песни, которые записал на той неделе. Саша чертыхнулся и взял бургер с картошкой фри.

– А ты не куришь теперь? – спросил он.

– Не. Бросил. И пить, и… курить

– Может, со мной постоишь?

Они ещё минут двадцать стояли, глядя на реку, Женя успел выкурить две подряд, и разоткровенничался до стихов, что посвящал Вите, и перечню парней, что ей так не подходили, но были с ней вместо него, а Саша давал ему какие-то советы – что надо рассказать, а если ничего нет – отпустить. А Женя, кивал,