Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде - Вильгельм Шульц

— Черт! Ройтер! Ты… ты.. — Кречмер крепко обнялся с ним. — Боже мой… Какой жуткий маскарад… Какой жуткий да… да. Карнавал… На тронах золотари, а курфюрсты чистят сортиры. Мы все кружимся в одном бесконечном танце наваждения.

— Кречмер! Ты живой, ты вернулся! Иди к нам!

— Куда это? — насторожился Кречмер. — Боюсь, с меня хватит… я уже не связан присягой фюреру.

— Ошибаешься! Новая Германия жива! Мы сумели вывезти в колонию оружие, людей…

— Не дает покоя слава де Голля?

— Да он ничем не лучше нас. Начинал как бунтовщик, а закончил в Елисейском дворце. У нас оружие, которое не снилось ни де Голлю, ни Сталину, ни Трумэну!

— Сколько вас?

— Сотни тысяч. Мы захватим Гамбург, обратимся к народу…

— Да, а почему — Гамбург? Почему не Росток, например? В этом случае, думаю, англичане нас поддержат.

— Почему англичане?

— Ты что, собираешься служить русским? — насмешливо процедил Кречмер.

— А ты что, англичанам? — в тон ему ответил Ройтер.

— Да уж лучше англичанам… мы честно воевали. Да, мы сражались, жестоко, но это была война, а не… — Кречмер запнулся. — Ты был в Кёнигсберге?.. Ты знаешь, что такое русские…

— А ты был в Гамбурге? — раздраженно перебил его Ройтер. Он уже не понимал, что происходит что-то неладное, и он никак не мог в это поверить.

Старый друг, великий подводник, человек незаурядного ума и смелости, и вдруг несет какую-то ересь… Воевать на стороне «томми» и против русских… — Ты был в Гамбурге, когда город буквально засыпали «зажигалками»? Ты видел, как выгорали целые кварталы? Ты был в Дрездене? В Любеке? Ты же ничего этого не застал уже. Это кто сделал? Русские? Да, наверное, они свиньи и отморозки… но по крайней мере они воевали с нами на поле боя, один на один, а не жгли исподтишка наших женщин и детей… Помнишь Карлевитца? Он из Дрездена. Он потерял всех за одну ночь. Семь человек!

— Они зато потом жгли…

— Война…

— Это уже не война… Это мерзость…

Кречмер сидел, уставившись в одну точку.

— Вот уж о чем я никогда не думал, так это что нам придется встретиться по разные стороны линии фронта.

Кречмер горько усмехнулся.

— Ройтер! Я не хочу с тобой воевать! Ты это можешь понять?

— Я с тобой тоже не хочу… — пробурчал Ройтер.

— А придется ведь! Ты посмотри, что большевики у себя устраивают. Ульбрихт один чего стоит…

— А английские пидоры неужели лучше? Ну, посмотри всех, кто сидел по тюрьмам, — всех выпустили и сделали начальниками. Коммунисты хоть сидели за идею за какую-то… А Аденауэр — вообще просто урод… Кто вообще это такой? Хер какой-то церковный!

— Блин… Ройтер-коммунист! — Кречмер обхватил голову руками. — Ройтер-коммунист! Вот ведь говно какое!

— Ну ты не лучше… Мы же были солдатами великой страны! Ты думаешь, «томми» позволят быть Германии вновь великой?

Кречмер долго молчал.

— Но воевать на стороне коммунистов! Я-то ладно, но ты-то национал-социалист! Это вообще нонсенс какой-то! «В одном строю с нами убитые коммунистами»…

— У меня ощущение, что тебя кто-то зомбировал… Ты что же, хочешь сделать Германию прислужницей америкосов? То есть мы с русскими опять будем друг другу кишки выпускать а они там, за океаном, барыши подсчитывать? По кому придется первый же удар русских?

Кречмер нахмурился, а потом, как будто какая-то электрическая искра проскочила в его глазах, пристально посмотрел на Ройтера.

— Знаешь, Хельмут, что я тебе скажу. Ты не был там…

Ройтер попытался что-то возразить, но Кречмер остановил его жестом.

— Ты не был там. И слава богу. И я тебе скажу… — понимай как хочешь — …но ты поймешь, ты поймешь… Ты имеешь все основания мне не доверять. Я бы на твоем месте никогда бы не доверял тому, кто вернулся оттуда…

— Сейчас вся Германия там… И что мне теперь, вообще не доверять ни одному немцу?

— Как знать… Ты знаешь, я остался верен папе, но я видел, как ломались люди, и я их не осуждаю. Я их не имею права осуждать, даже если сам выстоял. Чего мне это стоило — это уже мое дело…

— Ты сражался там, один на один. Я по крайней мере не один. В Германии остались люди, которые помнят еще о том, что такое честь…

— Боюсь тебя разочаровать, Хельмут… Ты посмотри, что происходит вокруг… Может, тебе из своей ледовой базы не видно всего… Железный крест теперь продается за блок сигарет. Где те толпы, которые в экстазе тянули руки? Я тебя спрашиваю? За какую Германию ты сражаешься? Та Германия ушла и не вернется никогда больше.

— Вернется! Нужно лишь дать людям надежду. Надо показать личным примером, как умирают арийцы.

— Вот-вот… — заключил Кречмер, — если так дальше пойдет, арийцев не останется вовсе. Все героически умрут. Мне предложили место на судне. Вторым помощником — идем со мной…

— Нет, — твердо ответил Ройтер, — у меня другие планы. Лучше умереть в открытом бою как человек, чем лизать сапоги победителя как собака…

— Ну ты эпитетами не бросайся особенно, хорошо? — пресек его Кречмер.

— Прости. Не тебя имел в виду…

Они еще долго, до самого утра, гоняли по кругу свои, казавшиеся им убедительными, аргументы. Они остались каждый при своем. И когда наступило утро, и то, что могло называться жилищем бывшего героя Кригсмарине, а ныне кандидата на соискание вакансии 2-го помощника каботажника торгового флота, озарили первые лучи солнца, они расстались. Это уже не было расставанием друзей, но и врагами они друг друга тоже не считали. Просто жизнь шла своим чередом. Северное море продолжало нести к берегам свои шумные буруны, покалеченные войной города оживали, те немногие счастливчики, до которых дошла очередь, шли на работу. Лавочники откидывали гремучие засовы, повозки, груженные нехитрыми товарами, передвигались по улицам. В этом оживлении проснувшегося города никто не обращал внимания на высокого человека, одетого в гражданский растянутый свитер и пальто, которое когда-то могло считаться гвоздем сезона. В русском секторе он бы так щеголял недолго, но здесь были богатые англичане и американцы. Их поношенный кашемир не интересовал.

Среди слов, сказанных великими полководцами, есть и такие, которые они произносили, не задумываясь. Однако не следует относиться к таким словам легкомысленно.

Цуэнтамо Ямамото «Хагакурэ»

Лукас Клеман был хорошо известен в швейцарском медицинском сообществе. Во время войны он через швейцарский Красный крест действовал и на территории Рейха, и за его пределами. Клеман не был политиком. Ему было совершенно безразлично, нарушаются ли права узников нацистских концлагерей или права разоруженных солдат Вермахта, не получивших соответствующего статуса. Его авторитет позволял многое, в том числе и проводить инспекции тюрем, в которых содержались военные преступники, осужденные в Нюрнберге. О беспристрастности и принципиальности доктора были хорошо осведомлены союзники. Он отличался тяжелым характером, был въедлив и скандален. И, если ему не разнесли череп нацисты, то союзников, представлявшихся не иначе как высшая справедливость, он не боялся и подавно. По большому счету принципиальностью скандального доктора просто пользовались. Там, где нужно было все представить в шоколаде, посылали с инспекцией кого-то другого, но там, где нужен был скандал, например в советской зоне оккупации, швейцарец приходился как нельзя более ко двору.