Бумеранг на один бросок - Евгений Филенко

— Они не знали о Галактическом Братстве. Но теперь, когда их мир найден, они могут получить помощь.

— Ты говоришь так, будто сами мтавины тебе об этом рассказали.

— Почти так и было. Я гуляла по катакомбам и хорошо их изучила. И я нашла мтавинов.

— Шутишь!

— На глубине пяти километров… я считала свои шаги, среднюю скорость, геометрию «Храма»… в общем, тебе неинтересно… находится усыпальница. Там их тысячи и тысячи, возможно, даже миллионы. Бесчисленные ряды полупрозрачных капсул, светящихся изнутри. И лица, лица, лица…

— Как тот череп с тремя глазницами?

— Угу. Это, наверное, был кто-то из персонала усыпальницы, опоздавший к успению. Или не пожелавший такого финала. Да мало ли что… У них длинные безносые лица с маленькими ртами. Я не знаю, с чем сравнить. Например… например… есть такой земной зверь — лошадь.

— Впервые слышу, чтобы лошадь называли «зверем»!

— Если бы люди произошли от лошадей…

— …трехглазых и безносых…

— …они выглядели бы, как мтавины.

— Почему ты решила, что они спят, а не лежат там мертвые в каком-нибудь консервирующем газе?

— Я шла вдоль рядов капсул и вглядывалась в их лица, пытаясь угадать, о чем они могут думать. И у одного из них приоткрылся средний глаз.

— Тебе просто показалось!

— Мне ничего и никогда не кажется. У меня для этого слишком бедное воображение.

— Вот еще глупость!

— Поэтому я ничего не боюсь.

— Да уж… я бы умер от страха в этой подземной могиле!

— Однажды я спросила своего учителя, почему я не боюсь темноты, высоты, одиночества… всего того, что положено бояться нормальному человеку. Он сказал, что это от недостатка воображения.

— А кто твой учитель?

— Доктор Роберт Дельгадо… Он сказал: для меня все страхи — всего лишь бесплотные символы, я не наполняю их содержанием, заимствованным из реальной жизни. Потом, я выросла на страшных сказках мамы Тельмы… Но на самом деле, кое-чего я боялась.

— Чего же?

— Глупый эхайн! Я же рассказывала: незнакомых лиц. Четырнадцать лет я видела одни и те же лица — одно женское и одно очень бородатое мужское. Поэтому командор Бреннан показался мне страшнее всех чудовищ. Это был шок даже для моего небогатого воображения.

— А теперь?

— Теперь не боюсь. Мне даже забавно, что людей так много, куда больше, чем мтавинов в усыпальнице, и они такие разные. И что редко кто отпускает бороду.

— В особенности на детском острове. Антония осторожно погладила меня по щеке.

— Гладкий, — сказала она. — Чистый. Приятного цвета. Приятно пахнешь. Разве можно тебя бояться?

На скамейке под окном моего коттеджа сидел учитель Кальдерон и глядел на звезды.

Уж ночь покров свой собирает

В прохладе сумрачных теней,

И убегает боязливо

От светлых солнечных лучей…[14]—

сообщил он.

— Что?! — изумилась Антония, которой пристрастия моего наставника были в диковинку.

— Тита, — сказал учитель Кальдерон. — Не будешь ли ты настолько любезна…

— Я как раз собиралась немного поспать, — проскрипела она.

И нам пришлось наконец разомкнуть руки.

Учитель Кальдерон взял меня под локоть и перевел через улицу, туда, где под большим белым зонтом стояли пустующие столики. Он сел напротив меня, выстучал заказ (себе — горячий черный кофе, он всегда пил кофе на ночь и утверждал, что иначе не заснет, а мне — стакан молока, горячего, но в самую меру, с каким-то особенным пчелиным нектаром, а также очищенную свежую луковицу, уж он-то знал мои пристрастия!), а потом окинул меня своим обычным добрым взглядом и спросил, как всегда:

— Поговорим?

— О чем, учитель?

— О ней, друг мой, о Тите.

— Я бы не хотел…

— Понимаю. Но, Севито, тебе все равно придется выслушать меня, хотя бы потому, что я старше и я твой учитель.

Я смиренно сел напротив.

Любовь — художник, два в ней лика,

Меня вы видите в одном,

Я, кажется, вам нравлюсь в нем,

Но, может быть, все будет дико,

Когда увидите в другом,[15]—

продекламировал он.

— Что означают ваши слова? — спросил я, мрачнея от предчувствий.

— Только одно, Севито. Я не намерен читать тебе нотации о том, что во время учебных экскурсий следует набираться полезных знаний и впечатлений. Я не желаю предостерегать тебя. Хотя бы потому, что ты непременно поступишь по-своему. В подобной ситуации я тоже пренебрег бы мнением старого, умудренного опытом учителя…

— Но? — уточнил я.

— Но! — с готовностью кивнул учитель Кальдерон. — Немного полезной информации тебе не помешает. Главное достоинство общения двух здравомыслящих мужчин состоит в его информационной насыщенности…

— Антония мне все о себе рассказала, — опередил я его.

— Ну разумеется. И все же, она не могла рассказать того, что, вполне возможно, находится за пределами ее восприятия. Проводя время в компании этой прелестной сеньориты, тебе не помешает держать в уме несколько фактов. Факт первый: то, что она рассказывала тебе, скорее всего, есть сущая правда. Вывод из первого факта: Тита производит впечатление чрезвычайно умной и рассудительной девочки и таковой, вне всякого сомнения, является. Но это не вся правда. На самом деле, ее психика чрезвычайно расшатана, ее личность деформирована неподходящей для развития средой, ее реакции не всегда адекватны. Подожди, не перебивай. Что бы тебе ни грезилось, Тита по-прежнему не до конца адаптирована к человеческому обществу, и в обозримом будущем вряд ли ситуация кардинально изменится. Девочка может искренне выдавать мнимое за действительное, но тебе не следует верить всякому ее слову.

«Вот прекрасно. Сущая правда… но не верь всякому слову!»

— Вы об этой истории с усыпальницей мтавинов?

— Понятия не имею, о чем ты. Я просто сообщаю тебе факты. Кстати, факт второй: Исла Инфантиль дель Эсте — не первый детский остров для Титы. И даже не третий. И, смею заверить, не последний. Это всего лишь промежуточный этап ее адаптации. Увы, речь идет скорее о привыкании Титы к земному климату, нежели к земному социуму. Вот уже почти два года Тита переезжает с северных детских островов в более жаркие широты, все ближе и ближе к конечной точке своего вояжа — детскому острову Тессеракт, где лучшие математики Федерации готовят себе коллег. Вывод из факта второго: она действительно гениальный математик и поэтому здесь не задержится. Мы не можем дать ей достойного образования и раскрыть ее таланты в полной мере. Мы можем лишь одарить ее своим жаром. Жаром солнца и жаром сердец.