Кольцо странника - Марина Александрова

Всеслав рьяно принялся за работу, но через некоторое время всерьез призадумался. Какой толк поправлять старую избу? Все равно мала она, тесна, оконца – как щели. Не лучше ли поставить новую, пока стоят еще погожие денечки? В просторной избе и дышится вольготней. А уж коли ребятишки пойдут...

Так и порешил Всеслав, и взялся за постройку нового дома. Соседи помогали ему, чем могли, а пуще – добрым советом. Не приходилось раньше Всеславу заниматься таким ремеслом. Был он и воином, и иконописцем, а вот дома ставить как-то не пришлось. Но не такое уж это и мудреное дело оказалось – с добрыми людьми все по плечу. Плотник Микула взялся пособить молодому хозяину, и изба стала подниматься на глазах, росла, как грибок под дождем, и такая же была крепенькая, чистенькая, ни дать ни взять – молодой подберезовик!

А после тяжелого, но сладкого труда возвращался Всеслав домой, где ждала его любушка – молодая жена, которая с каждым днем цвела-расцветала. И прежде была Лада красавицей, а теперь и вовсе глаз нельзя было отвести. Не трепетная, неверная девичья красота – новая красота, красота расцветшей, зрелой женщины появилась в ней, и не мог молодой муж налюбоваться на свое сокровище.

– Яблочко мое наливное... – шептал он ей звездными ночами, а Лада улыбалась тихонько и прятала лицо. Всеслав стал подмечать, что молодая его стала вроде как пополнее – округлились щеки, тяжелей стала грудь... Самому бы догадаться, да неопытен он был в таких-то делах! Пришлось Ладе намекнуть ему, что чувствует она себя непраздною, и как только понял Всеслав, о чем говорит ему любимая – подхватил ее на руки, закружил по избе. Слова от радости молвить не мог, глаза оказались на мокром месте. Не стесняясь, заплакал Всеслав, потекли по щекам ясные слезы, закапали на белую рубаху...

– Что ты, что ты, глупенький! – испугалась Лада. – Али не рад?

А Всеслав и сказать ничего не может, только смеется и слезы по лицу текут. Глядя на него, и Лада заплакала и засмеялась враз, тут уж Всеславу пришло время ее утешать.

– Не плачь, моя голубка! Да рад я, так рад, что и слова молвить не могу от счастья!

С новыми силами Всеслав принялся за работу – торопился до осенних холодов закончить дом, чтобы там уже дожидаться рождения первенца.

В непрестанных трудах и заботах находил все ж Всеслав время, чтоб поразмыслить о своей судьбе. Теперь-то не считал он себя неудачливым да несчастливым. Все удалось в жизни, пусть не так, как мечталось, да ведь эдак даже лучше! Считал он обретенное счастье единственным в мире, оттого и дивился порой себе – как такое заслужил? Не иначе, вступился все же батюшкин перстень обережный. Наказывал отец перед смертью по правде жить – мол, так всегда человеку удача придет. Так и вышло по словам его...

Да, видно, правильно говорили старые люди: золото огнем искушается, а человек напастями... По вечернему времени пошла Лада кормить курочек. Всеслав еще и с работ своих не вернулся – припозднился, торопился очень избу новую до осени закончить. Стала у хлева, стала горстями раскидывать зерно, крошки разные, приманивать кур. Смотрела, посмеивалась – огненный, наглый петух с гребнем, разорванным надвое в прежних сражениях, найдет зерно, а сам не ест. Склонит голову набок, заклохчет гордо: «Смотрите, дескать, подруженьки, что я нашел!». И хоть вокруг сколько угодно зерен было набросано – все куры кидаются к одному-единственному, на которое их господин указал. Вот дуры, хохлатки!

Забавлялась так Лада, а не приметила, как по крыше хлева метнулась темная тень. Да и мудрено было увидеть-услышать – хоть и велик был человек, а ступал мягко, как кошка. Только и почуяла Лада – застучало на крыше, заскрипело, но не успела не то что оглянуться, а и ахнуть, как на нее обрушилась доска. Тяжелая, дубовая...

Как подкошенная, упала молодая женщина навзничь, встревожено захлопали крыльями куры, да скоро успокоились. Доклевали, что им бросили, и побрели потихоньку на свои уютные насесты – стемнело уже, спать пора.

Всеслав веселым возвращался домой. Еще неделю-другую – и готов будет дом. Уж он и с мужиком договорился, который мастер был печки ставить. Лада-то как обрадуется! Изба добрая вышла, как яичко свеженькое. Не пожалел Всеслав и таланту своего живописного, тряхнул стариной. Подоконники и конек начал украшать затейливой резьбой, а на воротах придумал намалевать что-нибудь красивое, чтоб прохожим глаза веселило, чтоб всякий позавидовал – вон как хорошо да весело живут молодые! Только осталось придумать, что бы такое нарисовать. Цветов, что ли, или петухов красных? Да нет, петуха нехорошо. Лучше написать, как солнце поднимается из моря, простирает свои лучики во все стороны белого света...

Занятый такими приятными мыслями, Всеслав и не заметил, как подошел к воротам родного дома. Только что за притча? Нет в окнах огня, не видать. Может, Лада устала да прикорнула? Да ведь никогда она так не делала – всегда старалась мужа на ногах встретить, приластиться к нему, самой подать ему ужин, расспросить обо всем... А может, деда пошла проведать в его логово? Но так поздно она старается не ходить. Уж не случилось ли чего со старым жрецом?

Обуянный тревожными мыслями, Всеслав не вошел, а ворвался в дом, кликнул:

– Ладушка моя!

Тишина. Готовый ужин стоит на загнетке, на столе кувшин молока, теплого, парного. Это немного успокоило встревоженного хозяина – значит, ничего страшного не стряслось. Корову Лада подоила, теперь пошла хозяйство проверить, все запереть на ночь. Вышел во двор – и снова всполох тревоги пронзил сердце: завыл пес Догоняй. Сначала тихонько, будто пробуя голос, прискуливал, а потом во все горло, жутко, тоскливо... И сделав несколько шагов, Всеслав увидал: возле курятника, на земле, бездыханной лежит его молодая жена, придавлена доской...

Как в беспамятстве кинулся Всеслав к ней, одним махом скинул тяжкий груз с хрупкого тела. Руки ее целовал, целовал холодные губы, звал по имени и всякими ласковыми прозваньями, плакал... Только прижавшись губами к синей жилке на виске, почувствовал – бьется она. Значит, жива Ладушка! Легкое дыхание рвется с губ.

Попытался на руки поднять – и тут же опустил. Не приходя в чувство, Лада застонала так жалобно, что Всеслав не умом, а чутьем понял – не надо ее теперь трогать. Да что ж делать-то, Господи?!

И Господь наставил Всеслава на ум. Опрометью добежал он до соседнего дома, как безумный, ломился в ворота. Вышедшей на шум Раде, подруге Лады, рассказал взахлеб, что случилось. Мало что понять можно было из его несвязного рассказа, да Рада была бабенка сметливая, поняла – расспрашивать времени нет. Схватила только платок и в чем была выскочила за Всеславом, а следом и муж ее, Федор, побежал.

Их и оставил Всеслав рядом с Ладой, заказав ее трогать и поднимать, а сам бросился в сторону леса.

– Ты куда? Давай я схожу! – крикнул ему вслед Федор, но Всеслав отмахнулся.

– Сам я, сам! Я скорее!

– Да пусть бежит, – одернула Рада мужа. – Что ему подле жены сидеть? Здесь он ей ничем помочь не сможет, только душу себе изорвет...