Праздник лишних орлов - Александр Бушковский

Снова загорелся зеленый, отец с сыном пересекли дорогу и подошли к опустевшему рынку.

– Подожди меня пять минут, сына, никуда не уходи. Я сейчас! Пакет подержи.

Отец мальчика, засунув руки в карманы, обошел рынок, потом снова подхватил у сына пакет, подмигнул ему, и они вошли внутрь.

– Где это место, сынок?

– Вот там, за углом…

Дошли до угла.

– Эти дяденьки, да?

– Угу…

– Ладно, постой здесь, я сейчас…

Он подошел к ящикам с фруктами, наставленным возле ларька. За ними два черноглазых хозяина, обнявшись, похлопывали друг друга по кожаным спинам. Рядом курила пергидрольная блондинка-продавщица. «О-о, сколько пустых ящиков под навесом, прямо возле прилавка. Будет чему гореть».

– Ас салом алейкум! – тихо сказал он.

– Уалейкум ас салом, – ответили оба, и один скрылся в проходе между ящиками.

Блондинка продавщица выбросила окурок и закрылась в ларьке.

– Хозяин, не узнаешь меня? – обратился к оставшемуся. – Я у тебя часто фрукты покупаю.

– Конечно узнаю! Как дела? – Тот широко улыбнулся.

– Да нормально всё. Смотри, какая незадача. – Он улыбнулся в ответ. – Моему сыну у тебя, видно по ошибке, нехорошие фрукты отвесили, а он не разглядел…

– Так это твой сын? Слушай, брат, он же стоит, молчит, ничего не говорит. – Хозяин ларька взял у него пакет, мельком взглянул и отложил в сторону. – Я ему говорю: голдена нет, хочешь семеренко, а он рукой машет и молчит! Стесняется, что ли? Сейчас поменяем, не переживай!

– Я не переживаю.

– Вот, держи, брат, все хорошо!

Хозяин протянул другой пакет, отец мальчика взял его не глядя.

– Возьми еще хурму, брат, – продолжил хозяин. – Я тебе туда положил. У нас сегодня праздник, Байрам, как у вас – Пасха. Бог ведь у всех один! Праздновать будем!

Откуда-то пахнуло вином.

– Конечно, один. Только имена разные, – согласился отец мальчика, – а Аллах – одно из ста, так ведь?

Хозяин ларька взглянул удивленно и улыбнулся еще шире, даже глаза заблестели. Отец мальчика подмигнул ему, и вдруг джигит, расчувствовавшись, прижал пальцы к губам и послал ему воздушный поцелуй.

Отец взял сына за руку, кивнул и пошел к выходу.

– Видишь, – сказал он, – все мирно решается, надо только спокойно разговаривать, а не молчать.

К дому зашагали быстро и весело. «Ну что ж, вот и пошли дела кое-как, – думал отец мальчика, – и война пока откладывается, слава богу. Теперь еще бы работа тронулась, совсем хорошо стало бы. И с женой общий язык найти… Почему все-таки мы друг друга никак не можем понять? Плохо хотим, наверное. Потому и разные такие. И такие одинокие… Вообще, откуда столько одиноких людей? Что мешает хотя бы понять, не говоря уже о том, чтобы любить? Да знаю, знаю! Сто раз уже думал об этом… Лень, страх и глупая гордость. Эгоизм? Слово какое дурацкое… Вот, на рынке празднуют! Обнимаются-целуются, вино пьют. У них Байрам. Все вместе, все радуются. Цель у них какая-то общая, что ли? А мы и в Пасху не целуемся. Хотя ведь это так просто – радоваться, что мы вместе, рядом…» Отец плотнее сжал ладонь сына.

– Ну вот, все в порядке, – сказал он жене, войдя в дом, – праздник там у них.

Жена разглядывала на кухне кое-как починенную дверцу посудного шкафчика.

– Надо переделать, – сказал он, подойдя сзади.

– Зачем, ты же сделал?

– Тяп-ляп сделал, кое-как. Надо переделать.

– А мне кажется, нормально.

– Да где нормально-то? Вон щели какие. Сейчас переделаю! – Он включил радиоприемник и пошел в кладовку за инструментом.

Земфира пела прекрасно:

Он дослушал и вернулся с инструментом. Жена молча стояла у окна и смотрела на дорогу.

– Что случилось, милая?

– Иногда мне кажется, ты меня совсем не любишь… – Она вздохнула.

Он сел на табурет, поставил локти на колени и обхватил ладонями голову.

Утро было хмурым, даже мрачным. Солнце еще не вынырнуло из озерного свинца, и ветер тоненько свистел за окошком в ветках рябины. Проснувшись, Фома услышал голос ветра, скуксился, наморщил лоб и снова смежил веки. Коли уж дует, как в медный манок, то и на озере волны с белышами. На лодочке выйти страшно. Октябрь, вода тяжелая. Хозяин воды не шутит осенью. Выгребешь из пролива между островками на открытую воду, а он толкнет серой волной в дощатый борт и развернет лодку обратно к берегу. Не послушаешь, заупрямишься, он ударит черной. Матовой и тяжкой, глубинной волной. Так ударит, что ребра у лодки затрещат, едва весла из рук не вырвет, да еще остудит, обдаст ледяными брызгами. А уж коли и тут заартачишься, хоть и в нужде, пощады не жди. Раскроется под тобой кипящая пропасть, поднимется над тобой белый от пены вал, и схлопнутся вал с пропастью, могут и щепок не отдать. Видал Фома и такое. Озеро у нас – дна местами не нащупать и берегов кое-где не видать.

Надо, однако, вставать. Господи, помилуй… Фома перекрестился кулаком, сел и свесил с печи худые ноги. Пошевелил пальцами. Поднывают. Он вздохнул, зевнул и слез на пол. Половицы скрипнули, на столе вздрогнули глиняные свистульки, птички и козюли, которых он вчера слепил и обжег на поду. Раскрасить бы их сегодня…

Зажег свет. Между глиняными фигурками вяло ползла небольшая муха. Засыпает, что ли, подумал Фома и подставил ей палец. Муха забралась на палец, и Фома поднес ее к глазам. Интересно она устроена! Может, слепить ее тоже? Смешно будет, весело. Голову с огромными глазами сочинить нетрудно, брюшко тоже, а вот крылышки и лапки… Лапки тоненькие и мохнатые, так тонко глину не раскатаешь. И крылышки – как чешуйки хариуса, тускло-прозрачны. Нет у Фомы такой краски. Подумать надо… Все же как так получается, что стоит только похолодать за окном, муха засыпает, словно умирает, и валяется в пыли на подоконнике, похожая на мусор, на пепел папиросы? А печь протопишь, она тут же сидит и умывается, лапками пыль с головы стирает так, что едва ее, голову эту, не откручивает. Луч же солнечный через стекло совсем ее оживляет, и она может умчаться по теплому воздуху, стартовав с места без прыжка, без разбега. «Откуда жизнь берется, ее эта сила?» – недоумевал Фома.

Скинув муху с пальца на подоконник, он глянул в окно на большую воду. Солнца все еще не было, только восток посветлел. Бледная, словно долитый чай, кромка неба над темной водой, и бегут по воде белыши, подгоняемые ветром. Эх, надо все же выйти на лодке, сети проверить, не то ведь рыба зальется, да как? Ладно, погодим – попробуем…