Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон

Кристина впивается зубами в свой бутерброд, чтобы скрыть гримасу. Уж сколько раз в своей профессиональной жизни она сталкивалась с медсестрами, норовящими побаловать мужчин-врачей, и всякий раз ее охватывало все то же бессильное раздражение. Конечно, у нее куда меньше оснований раздражаться на Хелену, чем на большинство других сестер. Хелена не из тех, кто отказывается приносить карточки и анализы женщинам-врачам, в то же время сбиваясь с ног, чтобы получше услужить мужчинам. И все-таки по отношению к Хубертссону она ведет себя просто смешно.

А Хубертссон, похоже, воспринимает Хеленину услужливость как нечто само собой разумеющееся. Сидит себе с довольным видом, откинувшись в кресле, и попивает глоточками минералку.

— Ну, как ты теперь? — спрашивает Кристина.

Он чуть улыбается, отставив в сторону бутылку:

— Нет проблем. Как в семнадцать!

Кристина фыркает:

— Только вид малость подержанный — для семнадцати...

Он, ухмыльнувшись, переводит разговор на другую тему:

— Говорят, звонила Маргарета и передавала привет лично мне. Сколько она еще тут пробудет?

Кристина делает глоток из своей бутылочки с минеральной, чтобы потянуть с ответом. В последние месяцы он стал совершенно невыносим, пользуется любым случаем, чтобы завести разговор о Маргарете, Биргитте и Тете Эллен. Прямо из кожи вон лезет — и ведь видит же, как это ее бесит.

— Уехала уже, — кратко отвечает Кристина. — Она была проездом. Кстати, как я сказала, мне пришлось осмотреть одну из твоих пациенток в приюте, Дезире Юханссон. Черстин Первая закачала ей четыре клизмы стесолида по десять кубиков...

Но Хубертссон ее уже не слышит, он сидит совершенно неподвижно и смотрит в окно. Кристина следует за его взглядом: за окном на жестяном подоконнике сидит птица. Чайка. Она пристально смотрит на Хубертссона, изящным движением переступая с одной желтой лапки на другую и наклоняя белую головку. Потом очень медленно расправляет свои крылья, серые с белым и такие огромные, что они закрывают почти всю нижнюю часть окна. Это похоже на поклон. Нет, более того, на реверанс.

— Ну и ну... — вырывается у Кристины.

Ее голос словно проникает сквозь оконное стекло, птица вздрагивает и взлетает. Кристина все-таки встает, идет к окну и провожает глазами чайку, парящую над больничной парковкой.

— Как странно, — говорит она. — И вчера... Разве чайки не улетают на зиму?

— Не все, — отвечает Хелена, ставя поднос с кофе на стол перед Хубертссоном. — Часть остается зимовать. А что?

Кристина бросает взгляд на Хубертссона — тот уже успел выйти из оцепенения и, повернув свое кресло на пол-оборота, склонился над кофейной чашкой.

— Тут сидела чайка и очень странно себя вела. А вчера мы нашли мертвую чайку у себя в саду...

Хубертссон уже поднес было чашку ко рту, но тут снова замер:

— Правда?

— М-м-м... Она сломала шею. Эрик считает, она врезалась прямо в стену.

Хелена смеется:

— Наверное, у чаек эпидемия сумасшествия. Надо оповестить орнитологов.

Она не видит, что лицо Хубертссона застыло, словно маска тревоги. Но Кристина видит. Удивительно, как он сейчас похож на Тетю Эллен. Именно таким было ее лицо, когда Кристина после нескольких дней колебаний наконец рассказала ей все, что узнала про Биргитту. И таким же серым было ее лицо, когда день спустя она лежала на полу в гостиной и больше не могла уже ни двигаться, ни говорить.

«Девочки находятся на попечении комиссии по делам несовершеннолетних», — написал Стиг Щучья Пасть на листке и прикрепил его кнопкой к двери Хубертссона.

А девочки в этот момент, все трое, сгрудились, бледные и тихие, в холле Тети Эллен. На кухонной плите все еще стояли голубцы, благоухая на весь дом, и стол был накрыт к ужину, но никому из них не пришло в голову убрать со стола и сунуть голубцы в холодильник.

— Взяли все необходимое? — спросил Стиг официальным тоном. — Зубные щетки? Белье? Учебники?

Никто не ответил, только Маргарета молча кивнула.

Снаружи падал первый снег зимы, серый сумрак сгущался над садом, превращая его в черно-белую фотографию.

— Сейчас все пойдем к нам, — сказал Стиг и запер входную дверь. — По крайней мере, на несколько дней, пока не выяснится, насколько это серьезно.

Битте постелила им в «погребке» — темной и тесной полуподвальной комнате их новенькой виллы. Стиг оклеил стены зелеными обоями «под рогожку», а Битте украсила их рядом голубых сувенирных тарелок из Рёрстранда. Испуганно глянув на Биргитту, срывающую с себя кофту широкими размашистыми движениями, она предупредила:

— Вообще-то коллекционные тарелки довольно дорогие. Так что уж будьте любезны, поосторожнее...

За обеденным столом на кухне было тесно. Почти все место занимали сыновья Битте — ибо сыновья были скорее Битте, чем Стига, — своими здоровенными ручищами и длинными ногами. Кристина и Маргарета с трудом уместились у одного конца стола, Биргитту у другого потеснила Битте. Говорили Битте и Стиг.

— Ее что, отвезли в Линчёпинг? — спросила Битте, покачав головой и отпив глоток молока. — Тогда худо дело...

— Да ну, — отозвался Стиг и покосился на Кристину, — зачем же так сразу. В Линчёпинге хорошие врачи. Специалисты. Они там поставят ее на ноги быстрей, чем наши доктора в Мутале...

Битте покачала головой:

— Но кровоизлияние в мозг...

Стиг со стуком поставил на стол свой стакан с молоком.

— Мы же толком не знаем, правда ли оно было, это кровоизлияние.

— Но разве Хубертссон не говорил...

— Хубертссон! — Стиг презрительно хмыкнул и вытер рот ладонью.

А три недели спустя, в воскресенье, он распахнул дверцу своего нового «Вольво-Амазона» и велел девочкам поторапливаться. Кристина втиснулась на заднее сиденье, очень осторожно держа на коленях большой горшок с гибискусом Тети Эллен. Он был совсем сухим и потерял половину листьев, когда через неделю Кристина вернулась в дом Тети Эллен прибраться и полить цветы, но теперь оправился и даже выпустил три больших бутона. Пусть Тетя Эллен на своей койке в Линчёпинге увидит, как они распустятся. Маргарета сидела рядом, прижимая к животу фотографию в рамке — ту самую, где вся троица расселась по веткам вишневого дерева. Биргитта с пустыми руками сидела на переднем сиденье.

Они не разговаривали друг с другом. За прошедшие недели они не сказали друг другу ни слова. Маргарета молчала, даже когда они с Кристиной шли по утрам в школу, и продолжала молчать по вечерам. Она даже перестала читать, как прежде. Выписав обязательные слова и выражения по грамматике и разделавшись с математикой, она ложилась на свой надувной матрас в «погребке» и смотрела в потолок.

Кристина проявляла большую активность. Через неделю она уже каждый день ездила в дом Тети Эллен, вынимала и разбирала почту, поливала цветы и вытирала пыль. Иногда даже пылесосила — не потому, что в этом была особая нужда, просто гудение пылесоса ее успокаивало. К Хубертссону она никогда не поднималась. А его почту клала на нижнюю ступеньку и тихонько запирала за собой дверь.