Волнолом - Владимир Прягин

– Не волнуйтесь, сударыня, – сказал проводник. – Он не хотел напасть – только поздороваться. Здесь палаты для тихих. К тому же везде защита.

– Я не волнуюсь, – сказала Ольга.

– Но вашего… э-э-э… коллегу пришлось, к сожалению, перевести в изолятор.

«Коллегу? – подумал Генрих. – Однако…»

Они перешли в другое крыло. Здесь все двери были заперты наглухо, смотровые проемы забраны железными прутьями.

– Случай, как вы понимаете, совершенно особый – седативная светопись к пациенту неприменима. Возможны припадки ярости…

– Спасибо. Санитаров не нужно.

Генрих отодвинул засов, вошел. Человек, сидящий на койке, никак не отреагировал – молчал, опустив глаза. Генрих оглянулся на доктора:

– Вы нас не оставите?

– Но…

– Ответственность беру на себя.

Когда доктор вышел, Ольга спросила:

– Кто это?

– Долго объяснять. Я не знал, что он здесь. Дверь прикройте, будьте добры.

Она, против обыкновения, не стала спорить. Свет угасающего зимнего дня вливался в окошко под потолком. Снаружи доносился вороний грай. Генрих присел перед пациентом на корточки, вгляделся в осунувшееся лицо с седовато-рыжей щетиной. Вздохнул и сказал:

– Ну, здравствуй, дружище Франц.

Тот вздрогнул.

– Давай же, посмотри на меня. Не бойся.

Рыжий медленно поднял взгляд:

– Это правда ты, Генрих?

– Конечно, кто же еще? Неужели не узнал мою рожу? Или дать тебе между глаз для стимуляции памяти?

– Да, теперь верю. – Франц бледно улыбнулся. – Старина Рау. Шутить ты так и не научился…

– Ну это ведь ты у нас был хохмач, а я из пятерых – самый нудный.

– Генрих, Генрих, – зашептал Франц быстро и сбивчиво, – ты зря пришел, не надо было приходить, слышишь? Они теперь и тебя засадят, потому что они уроды, на нас им начхать, и всегда так было… Я все эти годы думал, зачем они с нами такое сделали, а недавно… Я в общей палате был… Проснулся… Луна в окошко светила… Огромная, желтая, висела прямо над лесом… И я сидел, смотрел на нее, а потом как будто…

Он замолчал. Генрих сказал ему мягко:

– Я понимаю.

– Да ни хрена ты не понимаешь! Я…

– Ты проснулся и вспомнил, что уже умер. Да, это правда. Но я тебе помогу.

– Генрих, что вы несете? – спросила Ольга.

Он встал, подошел к ней:

– Я же сказал – вам лучше не знать. Подождите снаружи.

– А я сказала, что никуда не уйду! Просто, глядя на вас, начинаю путаться, кто здесь пациент, а кто посетитель. Может, вам тоже тут отдохнуть? Недельку-другую? Покой, уход, кормежка бесплатная…

– Ерничайте сколько угодно. Мне наплевать. Но раз уж остались, то не мешайте. А еще лучше – помогите.

– Прекратите хамить! И как я вам помогу?

– Визуализация. Вы ею владеете – колючка получилась красиво.

– Владею. И что с того?

– Я попытаюсь заглянуть ему в память. А вы упорядочите картинку.

Генрих рассуждал так – сознание у Франца раздвоено, бедняга застрял между двумя мирами – старым, где он должен быть мертв, и новым, где он живой. А ведь именно на их стыке и должна быть разгадка. Переход, так сказать, оттуда сюда и наоборот. И если этот переход разглядеть…

– Заглянуть в голову к психу? Прелестно, Генрих. Ни о чем другом не мечтала.

– Так вы поможете или нет? Решайте, некогда спорить.

– А если нет, то что? Об дверь меня расплющите?

Генрих сообразил, что и в самом деле навис над Ольгой, буквально прижав к двери. Отступил на шаг, буркнул:

– Прошу прощения…

– Пес с вами. Что нужно делать?

– Сейчас прикинем.

Франц смотрел на них с детским удивлением. Генрих сказал ему:

– Ты тоже прости, приятель.

Обездвижить Франца ледяной руной получилось не сразу – морозные штрихи расплывались. Не зря доктор жаловался, что «седативная» светопись на пациента не действует. Это неудивительно – у рыжего дар усилен в результате эксперимента. Сопротивляемость высока.

Но с Генрихом ему не тягаться.

Франц перестал дергаться и застыл привалившись к стенке.

– Как вы это делаете? – жадно спросила Ольга. – Приманиваете свет без насечек?

– Повезло.

– Врете. Впрочем, я тоже не призналась бы. Но теперь по крайней мере догадываюсь, почему вас так ждут в посольстве.

На лбу у Франца Генрих дважды начертил символ «дагаз», означающий «день». Добавил знак движения «райдо» («верховая езда»), развернув его при этом зеркально. Ольга расшифровала:

– Сдвиг назад, на два дня?

– Быстро соображаете.

– Меня тоже не на грядке нашли.

– Двое суток назад случилось событие, отсвет которого мы должны уловить. И перевести в понятные образы.

– Ладно, чего мы ждем?

– Вам же тоже надо написать формулу? Для визуализации?

– Зачем писать? Вот.

Ольга показала ему ладонь с татуировкой в виде цепочки символов, каждый размером с булавочную головку. Зимние руны смотрелись забавно – разлапистые, с аккуратными хвостиками.

– А, – догадался Генрих, – вот как вы, значит, создаете иллюзии. Базовая формула на ладони, очень удобно.

– А вы, собственно, чего ожидали?

– Нет-нет, не поймите меня превратно. Наоборот, это очень мило. Вы в душе, оказывается, ребенок, обожающий фокусы.

– Фон Рау, – она посмотрела на него с подозрением, – из-под какой коряги вы выползли? Из какого леса сбежали? Такие татуировки в столице имеет любая особа женского пола, владеющая хоть капелькой дара.

– Прямо-таки любая?

– От гимназистки до бабушки-одуванчика. Ну разве что руны у них германские, местные, а не такие, как у меня. Или вы все-таки издеваетесь?

– Нет, я и правда отстал от жизни. Но давайте не отвлекаться.

– Тогда направляйте меня.

Она положила Францу на лоб ладонь, которую Генрих накрыл своей.

– У вас рука жжется льдом, – сообщила Ольга.

– Потерпите, пожалуйста.

Он надавил сильнее, будто пытался втиснуть руны в голову пациенту. Чернильный сок потек из-под пальцев. Морозное жжение под ладонью усилилось. Ольга поморщилась, но смолчала.

Генрих прикрыл глаза.

Отбросить сомнения. Отрешиться от сиюминутных ощущений, запахов, звуков. От сквозняка, что тянет из-под двери, от карканья за окном, от легкого аромата духов, окутавшего Ольгу. Все должно получиться. Всего-то и надо – вернуться в позавчера. В тот вечер, когда ведьма провела ритуал.