Кошка Белого Графа - Кира Калинина

Бежала, пока крики за спиной не стихли, а коридоры не опустели, пока не показалось, что сердце сейчас разорвется от бешеного стука. Остановилась, забилась за какую-то то ли портьеру, то ли шпалеру и долго сидела, приходя в себя. Лапы были как студень, в голове стоял шум, под грудиной все дрожало мелкой дрожью.

Видимо, меня занесло в отдаленную часть дворца. Коридоры здесь были уже, стены затканы не цветами и виноградом, а скромным травяным покровом. Я выбрала самый широкий коридор и пошла по нему. Коридор окончился небольшим круглым залом с запертыми дверьми. Дальше хода не было.

Оставалось только вернуться назад и попробовать другой путь.

В это время в коридоре раздались спорые шаги. Прямо на меня стремительно шел молодой светловолосый мужчина в легкой котиковой шубе, надетой поверх богатых одежд. За ним поспешал пожилой человек, должно быть слуга, хоть и не в ливрее, пытаясь набросить на плечи идущему другую шубу, песцовую. Молодой отмахивался от него не глядя, как от мухи.

— Отстань! Некогда! Мне надо…

Он сбился с шага, рванул ворот, и глаза его на миг вспыхнули сними огнем.

Я притихла у стены, не зная, что лучше — бежать или проявить выдержку? Может, эти двое выведут меня, куда нужно?..

— Снежная кошка, — молодой криво усмехнулся. — Надо же.

Лицо его было пепельно-бледным, на лбу и висках блестела испарина.

Уф, прошел мимо!

Поежился, на ходу обернулся к своему спутнику и выхватил у него шубу:

— Ладно, давай! И не ходи за мной, я быстро!

Он направился к одной из дверей круглого зала, и дверь, вся в завитках вьюнов, распахнулась перед ним сама, явив всепоглощающую черноту, а потом, очень медленно, закрылась. Я успела увидеть, как человек идет — и при его приближении вспыхивают огни, превращая зловещую черноту в обычный дворцовый коридор.

Я могла бы проскочить за ним. Но сил на еще одно приключение не было…

Пожилой слуга тяжело вздохнул и побрел обратно. Я пристроилась следом.

Когда мы выбрались в оживленные коридоры, к моему проводнику бросились двое в серо-голубых дворцовых мундирах.

— Где он? Что сказал?

— В храм пошел, — ворчливо отозвался слуга.

— И ты его отпустил? Одного?!

— Я, благородные господа, его величеству не сторож и не начальник! В другой раз сами попробуйте не пустить.

Слуга обошел придворных и двинулся по своим делам.

А я осталась у стеночки с открытым ртом, пытаясь соотнести болезненное лицо, которое видела четверть часа назад, с портретами, висящими у нас в ратуше, и в гимназии, и в купеческом собрании, и в театре, и в парадных залах богатых домов — да всюду! С гравюрами в газетах, с ночными кошмарами Камелии…

Молодого короля всегда изображали писаным красавцем — с золотыми кудрями, с ликом гордым, величавым, как и подобает величеству, однако благожелательным.

В жизни волосы у Альрика оказались пепельно-русыми и прямыми, черты вполне правильными и в общем приятными, но из тех, про которые говорят ни рыба ни мясо.

Тот же Даниш гораздо интереснее. Весь цельный, такой, как надо, безо всяких "но", "вполне", "вроде бы" и "в общем". Рыжина и веснушки, что бы ни говорила Кайса, очень ему шли. Еще бы поступал, как приличный человек, цены бы ему не было! Я попробовала вообразить Белого Графа с серебряно-снежной шевелюрой и синими фонариками в глазницах, вроде тех, что сверкали меж век у короля… Не получилось.

Мысли снова вернулись к Альрику. В нем чувствовалась загадка. Но не та, которую хочется разгадать во что бы то ни стало, а та, от которой лучше держаться подальше. Он был… словно одержимый, вот верное слово.

Бедная Камелия!

* * *

Есть такое выражение: "Сила кипит в крови". Альрик знал, каково это, помнил по прежней жизни, по легкой власти над родной стихией.

Сейчас же сила не горячила ему кровь, а выстуживала.

Он не мерз на холоде, как мерзнут обычные люди и как сам он мерз прежде, но тело все время пробирал озноб, словно при болезни. Особенно во дворце, в обители лета… Не помогали ни меха, ни телогреи. Магия, заключенная в древних стенах, и его собственный врожденный дар как будто противились тому новому, что он нес в себе. Это новое душило, жгло ледяным огнем, требуя выхода. Но когда Альрик пытался приложить его к делу, не слушалось и рвалось из рук.

На открытом воздухе, среди снегов, стужа внутри и стужа снаружи приходили в равновесие, и ему становилось легче. Жаль, ненадолго.

Вот и сейчас, стоило выйти, как небо нахмурилось и белые хлопья посыпались на дворцовый парк, будто пух из рваной перины. Ветер собирал их и швырял в лицо Альрику. Снег под ногами делался то вязким, то скользким, а стылый голос, который Даниш называл песней, звучал подобно ворчанию злого старика.

Чем настойчивей Альрик пытался остановить разгул зимней стихии, тем хуже выходило. Папаша Болли советовал не рвать жилы. Но Болли, при всей его житейской мудрости, человек простой и не знает, что чувствует маг, распираемый непокорной силой — и что чувствует король, видя, как страдает от этой силы его страна.

Винили, разумеется, Даниша. Тот, связанный словом, молчал, и от этого на душе было еще паршивее.

Где носит этого бездельника? Приказано — прибыть без промедления!

Снег роился вокруг, застилая глаза, но Альрик наконец уловил в воздухе незримые токи и толчком разметал их в стороны — белый фонтан так и взвился. Кое-как проторенная дорожка привела к павильону, построенному в староригонском стиле: арочные своды, стрельчатые окна, шатровые крыши. Альрик забежал внутрь, сбросил шубу, густо запорошенную снегом, прямо на мозаичный пол и спустился в подземелье, соединяющее дворцовый парк с Храмом Всех Богов. Двери открывались и закрывались, покорные его воле, на стенах вспыхивали лучезары, освещая путь. Может быть, Летний дворец и ревновал Альрика к чуждой силе, но слушался пока беспрекословно.

Служители Двуликого в черных и белых хламидах проводили его в Зал Вездесущности. Их лица были скрыты двухцветными масками, однако в глазах, глядящих сквозь прорези, чудилось осуждение.

Высокие двери, украшенные луной и солнцем, сомкнулись за спиной короля. Перед ним в полукруглом зале лежала… Нет, не карта — сама Ригония в миниатюре. Горы из агата и яшмы, леса из малахита с крохотными рукотворными деревьями, тундра из оникса, луга из жадеита, реки из халцедона. Все это омывалось лазуритовым океаном на западе, двумя заливами из сине-зеленого апатита на юге и востоке, а на севере — Студеным морем из синего с белым содалита.

Города были обозначены двумя-тремя зданиями, выполненными с детальной точностью. Альготу воплощали собой сразу четыре. Летний дворец, похожий на рощу, сросшуюся в одно целое. Храм Всех Богов с его тысячью башен — на самом деле их было триста, но кто станет пересчитывать? Храм Свена и Свяны, облицованный красным янтарем, напоминал фруктовое желе. И Дворец-на-воде, принадлежащий герцогу Флоссену, владыке рек: кусок граненого аквамарина на глади из адуляра.