Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Ты хочешь меня бросить? Если да, я тебя пойму.

В его голосе что-то вроде надежды — она не понимает, совершенно не понимает, что говорит этот голос. Это вопрос, на него надо ответить? Слова такие же нереальные, как образ, как змеи, которые шипят и гонят Андреа прочь: не приближайся, а вдруг сломаешь, и сердце на экране превратится в прямую линию и беспрерывный вой… Андреа качает головой:

— Нет, я и не думала тебя бросать.

Слезы на глазах у Каспера, не хватает только скрипичных смычков за кадром. Слишком по-американски, слишком театрально, слезы — это лишнее. Ей хочется сказать это ему, объяснить, что он переигрывает: плачет с изможденной улыбкой на лице, и фильм становится все хуже и хуже — когда он только закончится? Когда появятся титры и можно будет встать и идти домой?

Может быть, за ширмой кто-то по-настоящему умирает: кашель все сильнее. Андреа кажется, что если бы она, отодвинув ширму, увидела Карла, то не слишком удивилась бы. Андреа начинает разбирать смех, как на похоронах. Но Каспер остался в живых, это видно по линии на экране, слышно по ровному писку аппарата. Появляется медсестра, нежно смотрит на Каспера и спрашивает, как он себя чувствует. Он кивает — что это за ответ? Кивок! Как кукла — кто дергает за нитки? Кто заставляет тебя жить, двигаться? Андреа вспоминает, что она даже не спросила, как он себя чувствует. Глупый вопрос. Ведь он лежит перед ней, не особо живой, но и не особо мертвый. Интересно, у нее такой же сочувствующий вид, как у медсестры? Мягкая и милосердная, исцеляющие руки поправляют провода, записывают что-то в блокнот. Медсестра кладет руку Касперу на плечо и произносит приятным нежным голосом:

— Скоро вы сможете поговорить с психологом.

После чего она улыбается Андреа, которая не может улыбнуться в ответ. Андреа смотрит на Каспера. Она больше не в силах его видеть. Переводит взгляд на экран над его головой. Красные линии и зеленые линии. Его сердце остановилось на минуту, но сейчас-то он жив! Ты чуть не умер этой ночью, Каспер. Медсестра протягивает ему воду в пластиковом стаканчике и говорит Андреа:

— Совсем скоро он вернется к вам домой.

Андреа не знает, что ответить. Она через силу улыбается, хотя на самом деле ей хочется закричать: «Не хочу! Не хочу, чтобы он возвращался домой!» Она повторяет про себя, как мантру: «Каспер жив, Каспер жив, Каспер жив». Ноги дрожат, но она не смеет сесть удобнее.

Казалось бы, очевидно, что Андреа не должна затевать ссоры с тем, кто слабее ее. Кто-то лежит и не отпускает Андреа, а ей хочется, чтобы он встал и, может быть, отправился куда-нибудь вместе с ней. Но этот кто-то не хочет — и это можно понять, и не надо сердиться, но что поделать, если она все равно сердится?

* * *

Руки в глине, лепить лицо. Они делают головы. Скульптуры. Комок туда, комок сюда. Глина застывает, но надо продолжать, обмакнув руки в воду.

Интересно лепить, а не делать похоже. Почему все должно быть похоже, натурально, близко к оригиналу?

— Потому что это вводный курс, Андреа. — Преподавательница лепки — худая пожилая дама с самыми морщинистыми в мире руками. Они дрожат, но все равно умудряются вылепить черепу идеальные брови и глазные яблоки. — Если ты хочешь поступить в более престижную художественную школу, тебе нужно овладеть основами.

Почему?

Еще один комок станет носом, потом губы, и все такое невыносимо серое! Она с силой бросает ком глины на пол. ШМЯК. Отлично.

— Андреа, не трать глину попусту!

* * *

Андреа возвращается домой. Кто-то весь день пролежал без еды и говорит на каком-то детском языке. У Андреа незамедлительно отрастает грудь — естественный рефлекс, и бедра при ходьбе колышутся так, что ее едва не укачивает. Андреа, конечно же, жарит колбасу, раз у кого-то нет сил. И кому-то, разумеется, совершенно необязательно делать уборку, раз этот кто-то лежит при смерти.

Каспер! Если хочешь, Андреа купит журнал про Дональда Дака! Заварит чай, испечет хлебцы, возьмет напрокат фильм! Веселый фильм, Каспер, с яркими цветами и смешными трюками! Она чувствует, как отросла задница, как расширились сосуды на бедрах, колышущихся, как тесто в квашне.

Андреа перед зеркалом. Улыбка умерла, губы ссохлись. Она втягивает живот, но что толку? Брюки все равно не сидят как надо. Андреа смотрит в зеркало и видит Лувису. Лувиса гладит — жарит — моет — чистит — печет — вздыхает — натирает. Подходит к дочерям с сажей, мукой и пылью на лице (нет, слез не видно). Приносит им печенье и вафли. Дочери играют в гостиной, строят фантастические миры. Неподвижные животные и миниатюрные люди, пластмассовые деревья и крошечные цветы: так легко поскользнуться, разбиться до крови. Лувиса ходит осторожно. Она красиво накрывает стол, Карл открывает бутылку вина, а может быть, он снова лежит в виде открытки среди мисок с овощами и рисом, который так трудно глотать, и «строганоф» из колбасы с противным укропом. Карл в виде открытки, где сверху (или снизу?) Дональд Дак и Донна Дак. Донна стоит спиной к Дональду, а тот смущенно держит в руках букет. Донна скрестила руки на груди: Дональд наверняка снова что-то натворил.

«Когда Карл вернется домой?»

Лувиса не слышит: у нее над головой шумит кухонная вытяжка. Девочке Андреа не терпится получить подарки и шоколадную нугу.

«КОГДА КАРЛ ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ?»

* * *

Каспер на диване пьет слабоалкогольное пиво. Взгляд устремлен в телеэкран, а Андреа не может усидеть на месте, не может лежать рядом, слушать, как бьется его сердце, и думать, что скоро все повторится.

Печь хлеб, долго месить тесто (так приятно!), смотреть, как оно растет на дрожжах, протыкать набухшую массу вилкой и ставить в духовку: теперь будет вкусно пахнуть, пусть и недолго. Вернуться к Касперу, с улыбкой на подносе и подтаявшим маслом. Андреа-умница заставляет себя присесть. Рука пожимает ее руку, она пожимает в ответ. Мимолетное чувство «здесь» и «рядом», но вот доносится запах пива, и аппетит пропадает. Телеэкран озаряет Каспера нездоровым светом. Он жив, но он где-то далеко, и Андреа прижимается к нему, чтобы он прижался к ней — биение сердца наперегонки, в такт, — но он говорит, что ему тесно, улыбается и открывает новую банку пива.

На стене висят скрипки. Андреа скучает по его игре, по этим красивым звукам. Идет на кухню, закрывает дверь. Андреа-умница садится на стул, раскачивается вперед и назад, плачет.

Стоять в классе, но необычном: мольберты, испачканные краской халаты. Новый бедолага-натурщик, которому приходится менять позу каждые десять минут, пять минут, минуту. На этот раз — темнокожий мужчина. У него красивое тело, в меру мускулистое — не гора мускулов, а сплетение сухожилий. И иссиня-фиолетовый член.

Лайла — как всегда, в кожаных брюках — наклоняется к Андреа: